Не менее отважны мистацеусы и другие пауки-скакунчики в делах любовных. Самцы многих видов во время ухаживания приобретают кричаще яркую окраску. У самцов аудакса (Audax), близкого родственника мистацеуса, щупальца такие же яркие, как оперение райской птички, – какая дамочка устоит перед парнем с разноцветными гениталиями на лице. А вот другой скакунчик, Hentzia palmarum, довольствуется ярко-оранжевыми волосками вокруг передних четырех глаз. У каждого вида пауков-скакунчиков есть собственные уникальные танцы для устрашения и обольщения – это настоящее представление из трех или семи актов, сочетающее элементы фламенко и танца африканских шахтеров «Гамбут».
Паук-скакунчик мистацеус
Но некоторые пауки-скакунчики примечательны даже не столько своей внешностью, сколько интеллектуальными способностями. Самый посредственный род может похвастаться очень умными видами. Среди них можно назвать, например, Portia labiatа, или белоусая портиа, – это обитающий в Южной и Восточной Азии паук-скакунчик, питающийся исключительно другими пауками. (Все пауки-скакунчики, как и вообще все пауки, по большей части хищники, но обычно выбирают более легкую добычу. Исключение составляет обитающий в Южной Америке паук-вегетарианец с восхитительным названием «багира Киплинга» (Bagheera kiplingi).) Портиа меняет свое поведение в зависимости от того, на какое животное охотится: наблюдает за повадками видов, которые не встречались ему ранее, а потом подражает им, чтобы обмануть их, либо планирует хитроумные схемы нападения, если прямая атака кажется слишком опасной. Портиа может потратить целый час на изучение территории, на которой находится противник, и растительности вокруг, выбирая лучший способ неожиданного нападения. Ученые объясняют столь длительную подготовку тем, что, хотя у этого паука отличное зрение, способность воспринимать и обрабатывать информацию у него достаточно ограниченная. Так что паук-скакун систематически сканирует небольшие отрезки территории своими передними глазами, пока в конце концов ему не удается воссоздать карту в своем воображении – процесс немного похож на загрузку объемной картинки с высоким разрешением из Интернета при очень низкой скорости соединения. Когда создание карты завершено, портиа обычно исполняет свой план безукоризненно, быстро отступая и возвращаясь, если понимает, что план оказался тупиковым, выбирая правильное решение и в конце концов нападая на жертву, как хорошо подготовленный ниндзя-спецназовец.
Пауки-скакунчики способны усиливать остроту зрения, заставляя сетчатку слегка вибрировать из стороны в сторону, что позволяет собрать больше информации, не двигая туловищем, – глаза паука сидят на его голове неподвижно. На этот трюк обратили внимание ученые, исследуя способы усовершенствования систем видеовосприятия робота-марсохода.
Человеческому мозгу также приходится обрабатывать огромные объемы информации, поступающие от органов восприятия, особенно глаз, и значительная часть этой работы связана с отбором информации, которую можно игнорировать. Узкий фокус глаз Portia во многом выполняет функцию такого фильтра. Соответственно, «продуманные решения» паука на самом деле – следствие ограниченности воспринимаемой информации.
Различия между пауками-скакунчиками и людьми (по крайней мере большинством известных мне людей) очевидны. Не последнее из них – большая пропускная способность и мощность процессора: в нашем головном мозге около 100 млрд нервных клеток по сравнению всего с 600 000 у паука. И,конечно, мы многократно увеличиваем наши способности благодаря сотрудничеству и совместной работе, создавая сети поддержки и передачи информации с другими людьми, более мощные и сложные по сравнению с тем, на что способен любой человек по отдельности. Но, как и пауки, мы живем в узкой области относительно мира в целом. «Человек способен одновременно воспринимать только очень ограниченное число вещей, – утверждает Крис Кельвин в романе Станислава Лема «Солярис». – Мы видим только то, что происходит у нас на глазах, здесь и сейчас». И как пауки пытаются справиться со своими ограничениями, создавая в голове карту, так и мы познаем мир, неосознанно дорисовывая общую картину из фрагментов восприятия, памяти и предположений: фокус, позволяющий нам составить грубую модель происходящего, которую мы принимаем за реальность (см. главу 7 «Гонодактилус»).
Память – одно из наиболее ценных наших качеств. С помощью памяти мы создаем собственную личность и культуру. И хотя способности нашей памяти и то, как мы ее используем, поистине удивительны, – особенно если мы не выпили пару лишних стаканчиков – это все равно часть природы, неотделимая от нее. Память, если определять ее как способность сохранять информацию для использования в дальнейшем, является основой самой жизни.
Первые живые системы, возможно, созданные, чтобы существовать в мире РНК, характеризовались (помимо прочего) именно таким качеством: способность записывать в свои химические коды и позже воспроизводить свойства, которые помогали им выжить. Все существующие в современном мире организмы сохраняют подсистемы, которые были впервые закодированы в период, когда только возникла основанная на ДНК жизнь – около 4 млрд лет назад{42}. Каждую минуту наши клетки воспроизводят процессы, имевшие место еще в период архея. Большая часть мировой памяти продолжает оставаться полностью бессознательной и даже не требует наличия мозга. Хорошим примером может послужить иммунная система: она «запоминает» вирусы, бактерии и другие неприятные вещи, с которыми вы сталкивались в течение жизни. Принципы ее работы достаточно сложны, но, если несколько упростить, процесс выглядит так: когда вы сталкиваетесь с патогеном, специальные клетки иммунной системы формируют память о нем. Если вы встретите этот патоген еще раз, клетки «памяти» распознают его, и ваш организм сможет быстрее выстроить систему защиты. То же самое происходит у растений и животных.
Гипотеза мира РНК предполагает, что жизнь на основе рибонуклеиновой кислоты предшествовала жизни на основе дезоксирибонуклеиновой кислоты и белка. РНК способна одновременно и хранить генетическую информацию, как ДНК, и катализировать химические реакции, как фермент белка. Мир РНК, возможно, возник из многочисленных более ранних самовоссоздающихся молекулярных систем, которые РНК вытеснила. Таким образом, первые протоформы, существовавшие до РНК, были «забыты».
Человеческая память может быть богатой, гибкой и острой, как, насколько нам известно, ни у одного другого существа на Земле. Ужас, который нам внушает несовершенство памяти и ее ухудшение, сравнимы разве что с нашим страхом смерти. Но помнить можно и слишком много. В одной из историй Хорхе Луиса Борхеса молодой работник фермы Иренео Фунес падает с лошади и получает сильное сотрясение. Когда он приходит в себя, его чувства восприятия и память оказываются «совершенными». Теперь предыдущая жизнь кажется ему сном: он смотрел, не видя, слушал, ничего не слыша, и почти все забывал. В своей новой жизни Фунес может вспомнить «форму облаков в южной части неба утром 30 апреля 1882 года… и сравнить их в памяти с красными прожилками мраморного переплета книги, которую видел всего один раз, или с веером брызг от весла на Рио-Негро накануне битвы Квебрахо». Но поток впечатлений и воспоминаний оказывается таким мощным, что Фунес не в состоянии с ним справиться, и перестает вообще вставать с кровати, «неподвижно глядя на фиговое дерево за окном или паутину». Он теряет способность к генерализации и абстрактному мышлению, для которых необходимо забывать отдельные мелкие детали. Он перестает понимать мир вокруг, не способен думать.
Получается, чтобы успешно функционировать, мы должны уметь забывать. Психологи и философы уже давно признали этот факт. Уильям Джеймс в 1890 г. цитировал своего коллегу Теодюль-Арман Рибо: «Не умея забывать поразительное количество состояний сознания и мгновенно забывать множество самых разных вещей, мы вообще были бы не в состоянии ничего запоминать. Таким образом, забвение… это не болезнь памяти, а условие ее здоровья и жизнеспособности». Более чем за 200 лет до этого Томас Браун рассуждал: «Не знать ничего о неприятностях, которые нас ожидают, и забывать те, что были в прошлом, – милость природы, которая позволяет нам справляться с немногими безрадостными днями, отведенными нам, благодаря этому наши чувства не возвращаются в болезненных воспоминаниях, наши горести не продолжаются в постоянном повторении». Фридрих Ницше был более краток (1886): «Благословенны забывчивые, ибо они не помнят собственные глупости».
«Если идея памяти… может до такой степени ослабеть, что будет принята за идею воображения… идея воображения может достигнуть такой силы и живости, что сойдет за идею памяти и окажет одинаковое с последней воздействие на веру и суждение»[2] (Дэвид Юм).
