1685 году Славяно-греко-латинская академия сыграла видную роль в развитии русской культуры в первой половине XVIII века. Почти все первые русские ученые вышли из ее стен.
Постников и Магницкий, Тредиаковский и Кантемир, Ломоносов и Крашенинников и многие другие начали свой славный путь в «спасских школах». В петровское время Славяно-греко-латинская академия утратила характер чисто духовного учебного заведения. Так, с 1701 по 1729 гг. из 236 человек лишь 68 человек сделались церковниками. В 1735 году ректор академии жаловался, что почти никто из его воспитанников не доходит до класса богословия. Их либо забирают для отправления в экспедиции, направляют в Академию Наук, типографию, монетную канцелярию и т. д., либо они сами устраиваются с помощью светского начальства в канцелярии, госпитали и прочие учреждения Москвы. «А в Академии почти самое остается дрождие», — жаловался он[399].
Ломоносов живо помнил пять лет, проведенных в ее стенах. Совсем недавно он работал с пришедшими из нее в 1748 году Поповским, Клементьевым, Барсовым и другими семинаристами. И после 1748 г. он не раз поднимал вопрос о новом привлечении семинаристов в академию. Когда стал вопрос о первых студентах для Московского университета, Ломоносов указал на знакомый и многократно проверенный путь. Едва ли это совпадало с желаниями Шувалова, но до открытия университета оставались считанные дни. Запись в гимназию превысила все ожидания, а студентов не было ни одного. Приходилось обращаться к синоду, хотя семинарии были по своему составу демократическими. Правда, в 1728 году было запрещено принимать в Славяно-греко-латинскую академию лиц податного сословия. Но даже и после этого основной контингент учащихся академии составляли люди, мало отличавшиеся по своему экономическому и правовому положению от принадлежавших к податным сословиям. Это были главным образом дети пономарей, дьячков, дьяконов, сельских и городских попов. В. И. Ленин писал об этом слое низшего духовенства, что ему «приходится жить бок о бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина»[400]. В условиях XVIII века, когда некоторые представители низшего сельского духовенства были даже крепостными и во всяком случае полностью зависели от помещиков, это положение выступало особенно ярко. Конечно, не следует забывать, что, несмотря на это, духовенство верой и правдой служило самодержавно-крепостническому строю, представляло собой одну из основ этого строя и усиленно отравляло духовной сивухой задавленные вечной работой и нуждой народные массы.
10 апреля 1756 года синод слушал следующее «доношение» Шувалова: «Учреждающемуся императорскому Московскому Университету потребно некоторое число учеников, которые в латинском языке и в знании классических авторов имели искусство: чтоб тем скорее приступить к наукам можно было. А как известно, что в Новгороде, в Троицкой лавре, в Александроневском и Иконоспасском монастырях, старанием духовных властей — при семинариях находится их довольное число: того ради не угодно ли будет… для общей пользы повелеть из всех вышепоказанных мест достойных учеников для скорейших и полезнейших успехов императорского Московского университета уволить, сколько рассудить изволит»[401]. До открытия университета оставалось всего две недели; дел, связанных с подготовкой к открытию, в Москве было много, но директор университета Аргамаков понимал, как важен вопрос о наборе студентов, и отправился в Петербург. В журнале заседаний синода его выступление записано так: «Яко оный университет имеет быть в Москве, в Китае городе, где прежде была аптека, а о числе учеников, колико оных в том университете быть потребно, хотя де точно назначить не можно, оставляется де оное на рассмотрение синода. Однако де ныне на первый случай за довольное быть оных признается до тридцати, или по нужде и до двадцати человек»[402]. Для того чтобы решить, сколько человек можно направить в университет, синод постановил составить предварительно ведомость, сколько каждая семинария имеет семинаристов в «риторическом отделении». На основании рапортов семинарий такая ведомость и была составлена. Оказалось, что в Московской и Киевской академиях и 22 семинариях (сведений по семинарии Троицкой лавры в синоде не оказалось) в классе риторики учатся 783 семинариста[403]. Однако составление сведений затянулось, и лишь через месяц, уже после официального открытия университета 3 мая синод решил: «Для надлежащего в оный университет определения отослать из Московской Академии из обучающихся ныне в риторике и философии студентов жития и состояния доброго, и к наукам понятных и способных шесть, да из семинарий, из таковых же в риторике и философии обучающихся и такого же жития и состояния доброго и понятных и способных… из Новгородской — трех, из Псковской и из Крутицкой по два, из Белгородской — двух, из Нижегородской — двух, из Смоленской — двух, из Вологодской — трех, из Тверской — двух, из Святотроицкой Сергиевой лавры — шесть. Всего тридцать человек… без всякой отмены и без замедления и притом дать им надлежащее число подвод и на дорожной смотря по расстоянию от того места до Москвы, проезд без излишества и без оскудения… на щет вышеупомянутого Университета»[404].
Указ синода был немедленно разослан, и 22 мая Славяно-греко-латинская академия направила в Московский университет 6 человек: сыновей московских священников Семена Герасимова (будущего профессора С. Г. Зыбелина), Петра Семенова и Василия Троепольского, сыновей умерших дьяконов Данилу Яковлева и Петра Дмитриева (будущего профессора П. Д. Вениаминова) и сына пономаря Ивана Алексеева. 26 мая в Московский университет были направлены воспитанники Крутицкой семинарии Илларион Мусатов (Садовский) и Иван Ильин[405].
28 мая был получен рапорт Новгородской консистории о том, что в Московский университет отправлены сыновья умерших новгородских дьячков Вукол Петров и Илья Федулов, а также сын валдайского попа Иван Артемьев. Нижегородский архиерей сообщил об отправке сына дьячка Сергея Федорова и сына павловского попа Федора Иванова. 31 мая Псковская консистория сообщила об отправке Тимофея Заборова и Семена Зубкова. В начале июля Троицкая лавра донесла, что ею отправлены из класса философии Аввакум Рудаков, Данила Полиносовский, Иван Федоров, из класса риторики Федор Пушкин, Иван Тихомиров и Дмитрий Аничков. И лишь в начале августа смоленский епископ сообщил об отправке сына деревенского священника Ивана Раткевича и сына умершего дорогобужского священника Георгия Лызлова[406]. В июле прислала 2 студентов Белгородская семинария, но они вскоре были возвращены обратно с требованием, чтобы были присланы «самоохотные, а не с принуждением». Университет сам и назвал этих «самоохотных» — Федора Левицкого и Егора Булатницкого, которые и прибыли в октябре месяце[407]. Всего в Московский университет было направлено из Славяно-греко-латинской академии и из Крутицкой,
