Это было обидно. Настолько, что он чуть не выпустил куцую косичку из рук. Потом вспомнил, что светский человек не беспокоится мнением простолюдинов, и обмотал косу вокруг запястья, заставив девчонку согнуться в три погибели.
- Хрест-то мой виддай. – неукротимо пропыхтела она.
- Отдам. – согласился он. – Как получу, что мне нужно – так и отдам.
- Обещался: как приду – отдашь. – упиралась девчонка.
- Так ты ж и не пришла! Ты попалась! – ласково пропел Митя, для убедительности дергая ее за волосы.
- Ну, и що тоби треба? – смирилась девчонка.
- Давно бы так! – победно ухмыльнулся Митя, отпуская ее волосы. – Мертвяков.
- Поди да накопай. – проворчала она.
Митя многозначительно протянул руку к косе – девчонка торопливо прикрыла ее ладонями.
- Как там тебя… Даринка! – проникновенно начал он. – У вас по всей губернии нежить людей убивает.
- Так уж и по всей! – фыркнула неукротимая девчонка.
- Если я и преувеличил, то не на много. - отрезал Митя и… даже на миг замер с неприлично приоткрытым ртом. Опомнился и закрыл его так торопливо, что щелкнул зубами.
- Споймав? – сочувственно спросила Даринка.
- Кого? – рассеянно отозвался Митя.
- Ну так блоху! Сирко наш, пес дворовый, так блох ловит.
- Нет… - столь же рассеяно отозвался Митя. Сельские потуги к остроумию его не задевали, потому что он и впрямь поймал, не блоху, но мысль: а ведь навья в розовом платье, напавшая на Гришку, тоже попадала в общий ряд разбушевавшейся нежити. И там тоже… тоже были детишки! Двое! В окне! Стояли, тесно прижавшись друг к другу… А запах, отлично слышный Мите и не замеченный остальными… это ведь их запах он принял за вонь навьи! Слишком он был сильный для одной мертвячки!
Это что ж выходит? Навья на вокзале, убиенные путеец с сыном, умрун в роще, призрачные детишки у дома Остапа Степановича, снова путеец с Гришкой, только уже в роли поднявшейся нежити… Многовато для несчастливой случайности… зато в самый раз для раздела «Об умышленном пробуждении навий и нечистой силы с целью нанесения вреда жизни либо имуществу» имперского Уголовного уложения. И в трех из четырех случаях отец и Митя были рядом, ну а четвертый, закончившийся смертельным исходом… А нужны ли были господину Бабайко… и стоящим за ним Лаппо-Данилевским Гришка с отцом или… их просто приняли за других? Вчера утром (неужели только вчера?), исправник не верил, что они с отцом и впрямь хозяева имения. Всё подозревал, что убили несчастных, чтоб бумаги забрать да поместьем завладеть, пользуясь сходством. Гришка самому Мите ровесник, да и путеец на отца смахивает… для знакомцев сходства нет, а ежели по описанию узнавать – ошибиться можно. И ошиблись. Только наоборот: путейца с Гришкой приняли за Митю и его отца. И пролетка, которой так удивлялся покойный, на самом деле приехала за… ними? Чтобы увезти на смерть… их?
Ледяной холод продрал по позвоночнику, Митя повел плечами, с немалым страхом понимая, что прав. На багаж ведь их тоже напали – чтоб не дать отцу добраться до привезенных из Питера следственных амулетов. Сына Лаппо-Данилевский отправил, не кого-нибудь… на свою же беду… Так, Митя, табань, как говаривал загребной в Речном клубе, не сходится. Это что же… здешняя банда мазуриков из высокомерного дворянина и деревенского богатея из бывших крепостных, обнаглела настолько, что… пыталась убить главу новосозданного губернского полицейского департамента? Да это вовсе обезуметь надо… если только… Если только они знали, что отец – и есть этот глава! Тот ведь никому о своем приезде не сообщал, да и представлялся всего лишь «новым здешним помещиком».
«Говорил я, что скромность до добра не доведет!» - злобно подумал Митя, и повернулся к девчонке:
- Дело в нашем поместье, верно? В том, что у него появился нежданный… и нежеланный хозяин? И что вы там такое творите, за что и убить не жалко?
- Чого «вы-то»? Я тут и вовсе ни до чого!
- Ты знаешь! Все знаешь! – ни мгновения не сомневаясь, обвинил ее Митя. – Говори, ну! – он тряхнул девчонку за плечи.
- А меня потом – раз, и нема! – она выразительно провела большим пальцем по собственной тощей шее. – Ни, панычу, мени тебя жалко… - по выражению мелкого личика понятно было – нисколечко не жалко. – Але ж себя всяко жальче!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Митя скривился: ну и где те преданные холопы, а в особенности – красавицы холопки, времен давних, что жизнь без колебаний отдавали за господина? Вымерли вместе с крепостным правом, остались только вот такие Остапы Степановичи да Даринки?
- Вот себя и пожалей! – прошипел Митя, зная, что сейчас в его интонациях звучит что-то гадючье – так и отец шипел, когда пойманных убийц уговаривал сознаться, не устраивать сыскарям лишних трудностей. Ну как уговаривал… вот как он сейчас девчонку. – Крест не отдам – то и впрямь не беда, в Храме новый возьмешь. Я отцу про тебя расскажу. А отец мой – самый главный полицейский на всю губернию. – Митя невольно сморщился: всегда стыдился отцовской службы, а теперь приходится за нее прятаться. Хотя отец сам виноват, так что даже справедливо. – Рассказывать не мне будешь, а ему, и не на заднем дворе, а на съезжей, да под кнутом.
- Маленькая я, кнут – не по закону! – девчонка ощерилась зло, по-крысиному.
- Убивать – по закону? Мертвых поднимать – по закону? – взъярился Митя – последнее бесило особенно. Вот хотелось быть сдержанным и равнодушным, хотя бы внешне, но… не получалось. Его трясло от ярости и омерзения, сильнее даже, чем когда он увидел свой изувеченный гардероб! – На тебя и розог хватит, а вот семейству твоему… Есть ведь у тебя семейство? Наверняка есть, на сиротку не похожа. Вот с них его высокоблагородие и спросит, да не так как я с тебя, а как положено. Замешаны ли? А не замешаны, так знали ли? А ежели знали – почему не донесли?
- Они не при чем. – девчонка с мрачной угрозой глядела на него исподлобья, и глаза ее поблескивали, будто волчьи.
«А ведь ей страшно!» - с ликованием понял Митя, и было это ликование так сильно, что на миг проснувшийся в нем самом страх погас, как залитая водой свеча.
- Кто ж поверит? – улыбаясь особенно гнусно (день перед зеркалом – эта улыбочка ему легко далась!) процедил Митя.
- Не можу я тебе ничого сказать! – уже окончательно ломаясь, взмолилась девчонка.
- А показать? – мгновенно ухватился за ее оговорку Митя.
Стояла. Молчала, ленту линялую в косе теребила. Наконец тягостно вздохнула и едва слышно шепнула:
- Бери коня своего железного и на кладбище приезжай, что за деревней. Дорогу найдешь? У ограды тебя ждать буду.
- На-а-а кладбище? – недоверчиво усмехнулся Митя. Просто роман тайн. Деревенский. – Небось, в полночь?
- Зачем в полночь? После заката приходи, в полночь — уже поздно будет. – рассудительно сказала девчонка и повернулась прочь, давая понять, что разговор окончен.
- И что мы на кладбище делать будем? – все еще с усмешкой спросил Митя.
- Бабку провожать, Оксанину. Ну Оксана… яка тебя з ночной вазы молоком поила. У их семейства долги дюже большие… Только смотри ж… - она погрозила ему тощим кулачком. – Батьке своему донесешь – ничего не узнаешь, уж я позабочусь! – и пошла прочь, волоча свою тяжеленную корзину, неспешно огибая снующих по двору людей. Те скользили мимо нее взглядами, будто и не видели. Или и вправду не видели?
- Панычу, вы ще тут? Коня своего железного ще не обиходили. Подмогнуть, може? – из-за стального плеча автоматона выглянул удивленный урядник – и пришел он явно не от конюшни, а со стороны дома.
Только тогда Митя задумался, сколько он и девчонка простояли посреди двора – и почему их никто не потревожил?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- Свенельд Карлович до кабинету зовет: откушать, чем Бог послал. – продолжал болтать Гнат Гнатыч. – В столовой накрывать не стали – Катерина-то здешняя, думала, хозяева с гостевания дён пять не вернутся, от и не готовила ничего. Да и то сказать… - урядник вздохнул. – При старом пане, першом муже Анны Владимировны, как уедут по соседям, так пока всех не напроведываются, на вечерах не напляшутся, у кажной роще пикник с дамами не устроят, ну и дебош в деревне, уж без дам… домой не вертаются! А и вертаются, так не своими ногами – на телеге привезут! Ото был пан так пан! Справжний! – в его голосе звучало восторженное восхищение.
