По мнению В. Молодякова, визит Молотова в Берлин, для обсуждения данного круга вопросов, был шагом на пути дальнейшего сближения Гитлера и Сталина. Молодяков настаивает на том, что Сталин принял предложения Гитлера или по крайней мере продемонстрировал готовность к диалогу956. В свою очередь Г. Куманев утверждает, что Сталин не сомневался в агрессивных намерениях Германии. В подтверждение своих слов Куманев приводит цитату из инструкции, данной Молотову, в которой Сталин указывал: «Ведется подготовка к нападению на нашу страну. Добиваясь берлинской встречи, нацистский фюрер стремился замаскировать свои истинные намерения…»957.
На практике визит Молотова означал, что Сталин любой ценой старался избежать войны или по крайней мере на, как можно больший срок оттянуть ее. Мир с Гитлером! Чудовищно! А, как же Польша? А Франция? А другие страны Европы, стонущие под пятой нацизма!? А, что эти страны сделали для того, чтобы противостоять ему, чем пожертвовали!? Пускали ли они Россию в свои семейные европейские дела!? Стоил ли мир пускай и с Гитлером новой мировой войны!? Новых десятков миллионов жертв!? Причем жертв со стороны Советской России, которая теперь, ценой огромной крови и страданий своего народа, должна была принести свободу проклинавшей ее Европе? Очевидно, эти мысли возникали в голове Сталина.
Но главным, очевидно, был страх. Сталин, как и Черчилль, помнил уроки Первой мировой. У. Черчилль при громадном превосходстве союзников, в начале 1916 г. откровенно паниковал: «Я очень сомневаюсь в конечном результате. Больше, чем прежде, я осознаю громадность стоящей перед нами задачи, и неуемность способа ведения наших дел приводит меня в отчаяние… Нашу армию нельзя сравнить с их (немецкой) армией… Мы — дети в этой игре по сравнению с ними»958. После прихода Гитлера в начале 1933 г. У. Черчилль снова впадал в панику, утверждая, что, говоря о немцах как
об «одной из наиболее талантливых, просвещенных, передовых в научном отношении и мощных наций в мире, мы не можем скрыть чувства страха».
При этом передовая Англия не испытала и десятой доли того, что пришлось на долю отсталой России во время Первой мировой. А теперь к этой памяти добавились свежие уроки поверженных Чехословакии, Польши, Франции… Так, Р. Джексон, главный обвинитель от США на Нюрнбергском процессе, назвал советско-германский пакт «предательским миром» и тут же оправдал Мюнхен и последующее бездействие Англии и Франции тем, что «Запад был охвачен ужасом… он страшился войны»959. Бездействие США, отделенных от Европы океаном, так же очевидно диктовалось страхом войны. У Советской же России надо полагать чувство страха должно было быть атрофировано. Впрочем, Гитлер был, видимо, другого мнения. Геббельс в конце 1940 г. записал слова фюрера: «Россия ничего не предпримет против нас — из страха»960. Именно в страхе А. Некрич находит главную причину сближения Сталина с Гитлером: «в середине июня 1939 г. Сталин решил заговорить с немцами более определенно. Два обстоятельства подталкивают его: кровавые бои с японской армией на границе с Монголией и гипнотический страх перед войной на два фронта — на Дальнем Востоке и на Западе»961. Сталин испугался! Но точно так же из страха Париж и Лондон пальцем не пошевелили, когда германская армия громила Чехословакию и Польшу.
Запросы Сталина в вопросах о Болгарии, Буковине, Финляндии, проливах и Персидском заливе, по, видимому, отражали стремление перестраховаться, в случае если мир все же и удастся сохранить, даже ценой германского доминирования в Европе. Чем бы ни были предложения советской стороны, они не сильно отличались от аналогичных британских и французских, которые неоднократно делались Гитлеру. Но демократии вне подозрений…
Однако шансы на мир были ничтожны, и Сталин наделся по возможности только оттянуть войну. Так, например, 6 марта 1939 г. Файрбрейс сообщал в Лондон, что «Красная Армия считает войну неизбежной и наверняка напряженно к ней готовится»962. Астахов за две недели до подписания пакта отмечал в своем послании Молотову, что не верит в то, что Германия будет долго придерживаться этих соглашений; любое взаимопонимание можно было планировать только на ближайшее будущее, «чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае войны с Польшей»963. «Нью Йорк таймс» спустя несколько дней после пакта утверждала, что пакту суждена недолгая жизнь, что Гитлеру нельзя доверять и что Германия обязательно нападет на СССР964. Сам Сталин после подписания пакта заявлял, «нам удалось предотвратить нападение фашистской Германии… Но, конечно, это только временная передышка, непосредственная угроза вооруженной агрессии против нас лишь несколько ослаблена, однако полностью не устранена»… «Какой был смысл разглагольствований фюрера насчет планов дальнейшего сотрудничества с Советским государством? Могло ли случиться, что Гитлер решил на какое-то время отказаться от планов агрессии против СССР, провозглашенныхв его «Майнкампф»? Разумеется, нет»965. Не случайно на этой же самой сессии Верховного Совета, на которой был одобрен пакт, был принят и закон о всеобщей воинской повинности, который заменил прежний закон об обязательной военной службе966. Спустя год, 15 ноября, Сталин заявлял: договорам с Гитлером верить нельзя, благодаря пакту о ненападении «мы уже выиграли больше года для подготовки решительной и смертельной борьбы с гитлеризмом»967.
Что касается Германии то, она по мнению А. Сиполса не имела ««в виду заключать военный союз с СССР», предложения делались, исходя из целей дезинформации и осложнения отношений между СССР и Англией, путем организации утечек о переговорах…»968. Очевидно и стремление Гитлера отвлечь внимание Сталина от Европы. С аналогичным призывом четверть века назад обращался к Николаю II Вильгельм II, не найдя понимания в данном вопросе германский кайзер пошел на его силовое решение. Аналогично в 1940-м г. поступил Гитлер. Получив ответ из Москвы, он отдал приказ о подготовке к войне против СССР. 5 декабря Гальдер представил Гитлеру операционный план войны против России. 18 декабря фюрер подписал Директиву № 21 (план «Барбаросса»),
Оценка Пакта Молотова — Риббентропа Западом
ПРОТИВ
Липкая оболочка мошенничества и обмана… обволакивает этот германо-советский пакт о ненападении.
Биркенхед969
Говоря об оценках пакта западными историками, М. Карлей отмечал, что большинство из них до сих пор осуждает за пакт с Гитлером только Советский Союз970. Их мнение сводится к тому, что «Сталин, красный царь, будучи вероломным по своей натуре, обманывал французов и англичан, одновременно договариваясь по секрету с немцами»971. У. Ширер: «По части неприкрытого цинизма нацистский диктатор в лице советского деспота нашел равного себе. Теперь они вдвоем могли расставить все точки над «i» в одной из самых грязных сделок нашей эпохи»972. Обобщая эти мнения, Р. Иванов указывает, что: «… все антисоветские публикации подчеркивали персональную ответственность Сталина за активизировавшуюся агрессивную внешнюю политику Германии. После подписания советско-германского пакта эта линия стала лейтмотивом всей политики и пропаганды демократических стран Европы и Америки»973. Позже к ним присоединились и российские либерально настроенные историки, так Геллер и Некрич заявляли: «Советский Союз, подписав договор с Германией, открыл дорогу войне»974.
«История заключения нацистско-советского пакта о ненападении, — в этой связи отмечает М. Карлей, — давно уже обросла всякого рода слухами и легендами. Началось это еще летом 1939 года, когда французы и англичане сами устраивали «утечки» информации в прессу, чтобы подготовить общественное мнение к возможному провалу переговоров и возложить вину за это на Советский Союз. Согласно этим легендам Советы сами искали возможности заключения этого пакта, для чего тайно и вероломно «сговорились» с нацистами. А во время переговоров 1939 года Молотов нарочно изводил англичан и французов все новыми требованиями, чтобы дать немцам возможность решить. Советское требование о правах прохода представляется, как «большой сюрприз» на переговорах в Москве. А Вторую мировую войну «обусловил» именно пакт о ненападении»975.
Зачем же нужна была Сталину Вторая мировая война? Приговор «Запада» однозначен и единодушен. Подписывая договор с Гитлером, Сталин преследовал свои цели: мировая война приведет к победе мировой революции, принесенной на штыках победоносной Красной Армии, сокрушившей ослабший в войне с Западом германский фашизм. А. Некрич назвал этот план «доктриной Сталина», согласно которой война неизбежна и миссия Советского Союза состоит в том, что бы появиться в решающий момент и «выступить, но выступить последним… чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить»976. После заключения Пакта один из сотрудников французского посольства в Москве сказал по этому поводу: «Не устаешь убеждаться, что советское руководство всегда готово отказаться от своих идеологических установок ради реалий жизни… и ненависть к фашизму, создание защиты от агрессоров для них не цели, а средства». Советская политика «не зависела от каких-либо моральных установок»; она целиком исходила «из кодекса Макиавелли в его чистейшей форме»977.
