— На этот раз я не торопился сообщать людям правду о своем рождении. Не каждому приятно вспоминать свое несчастливое прошлое. Я искал проститутку по имени Серена. Имя, к счастью, было редким, и, в конце концов, я нашел ее. Она оказалась женою того самого владельца таверны в Аренале, который на самом деле возглавлял воровскую банду.
— Она уже не была проституткой?
— Нет, она уже не предлагала себя, но присматривала за другими проститутками в борделе при таверне. Она призналась, что родом из Кармоны. Однажды я спросил ее, есть ли у нее дети. По тому, какая печаль внезапно омрачила ее лицо, я догадался, что падре Мигель был прав. Но она тут же заставила себя улыбнуться — проститутки всегда должны улыбаться — и сказала:
— Дети, мой дорогой мальчик, — это помеха в нашей профессии.
Донья Анна порывисто вздохнула и накрыла своей ладонью мою руку.
— Я так и не раскрыл правду о себе ни ей, ни ее мужу, Мануэлю… Именно Мануэль обучил меня ремеслу грабителя, а Серена вручила мне эту самую маску.
Донья Анна улыбнулась и, потупив глаза, прошептала:
— О, как бы я хотела поговорить со своей матерью! Она умерла во время родов. Но у меня хотя бы есть отец. Мне так жаль вас…
— Не стоит меня жалеть. Маркиз заменил мне родного отца. Это он воспитал меня, привил мне благородные манеры и даже раздобыл у короля письмо, подтверждающее мой титул. При всем том, зная маркиза, я не могу поклясться, что это письмо подлинное. Теперь вам известна вся правда о доне Хуане, который вовсе не дон, и совсем не знатен. И теперь вам должно быть понятно, почему я никогда и никому не открывал столь постыдной правды о себе.
Я отвернулся, уверенный в том, что, подобно любой знатной даме, она не может испытывать по отношению к безродному подкидышу, незаконнорожденному сыну проститутки ничего, кроме презрения.
Она придвинулась поближе и дотронулась до моей щеки кончиками пальцев.
— Правда волнует меня больше, чем самая красивая фантазия, — проговорила она.
Ее яркие полные губы оказались совсем рядом с моими, но на этот раз я решил попросить разрешения:
— Можно мне поцеловать вас?
Она кивнула головой и приоткрыла свои алые губы, блестевшие в лунном свете. Я нежно поцеловал ее, и она растаяла в моих объятиях. Я крепко прижимал ее к себе, наши губы слились и наше дыхание стало единым. Тысячи бабочек порхали у меня в груди. Казалось, этот поцелуй длился целый час, хотя на самом деле прошло не более минуты. С трудом оторвавшись от ее губ, я взглянул на нее и увидел, что ее глаза по-прежнему закрыты.
Волшебство продолжалось. Мое сердце было подобно церковному колоколу, в который трезвонит обезумевший монах. Последние сомнения покинули меня. То была не просто влюбленность! Впервые с той минуты, как умерла Тереза, я полюбил всем сердцем. В своих объятиях я держал не только тело, но и душу любимой женщины. Однако к забытому ощущению чуда примешивалось чувство отчаяния, поскольку я понимал, что не могу одновременно хранить верность маркизу и донье Анне.
Колокольный звон, донесшийся откуда-то снизу, заставил нас разомкнуть объятия. Мы были не одни на этой башне. Испуганная Бонита громко заржала.
— О Господи, кто тут?! — услышали мы голос смотрителя башни и увидели, как он ходит по одной из нижних площадок, пытаясь понять, в чем дело.
— Бегите вниз к выходу!
Убедившись в том, что донья Анна не нуждается в подробных объяснениях, я перемахнул через перила и спрыгнул прямо на спину своей лошади. Испуганная Бонита снова заржала и взвилась на дыбы. С трудом удержавшись, чтобы не упасть, я с места послал ее в галоп. Смотритель наконец заметил нас и верхом на своем осле устремился следом, криками призывая стражу. Поравнявшись с доньей Анной, я протянул ей руку и помог запрыгнуть в седло. Воспользовавшись секундной заминкой, смотритель настиг нас и схватил донью Анну за ногу. Она решительно ударила его по руке, а я пришпорил Бониту, и мы оторвались от преследования.
Вскоре мы были уже далеко от собора и скакали в сторону причала. Однако о безопасности нечего было и думать: колокольный звон, возвещающий тревогу, несся нам вслед. Стараясь избегать освещенных улиц, мы продолжали мчаться по направлению к пристани, и наши сердца готовы были выскочить из груди. Теперь опасность подстерегала нас повсюду. В какой-то момент мы почти нос к носу столкнулись с группой всадников — то был констебль в сопровождении нескольких офицеров. Немедленно развернув своих коней, они поскакали вслед за нами. Я почувствовал, что Бонита устала и начала сдавать. Преследователи были уже совсем рядом. Как только они приблизятся настолько, чтобы узнать меня или, еще хуже, донью Анну, это будет означать неминуемый конец. Однако в извилистых улочках старого города я ориентировался лучше, чем они, и потому быстро свернул сначала в один двор, а затем в другой. С некоторым облегчением я услышал, что топот копыт доносится по-прежнему со стороны Речного переулка, значит, мне удалось запутать своих преследователей. Бонита тяжело дышала, да и мы тоже не уступали ей.
Неподалеку от дома доньи Анны я сдержал лошадь и остановился прямо под балконом. Я был уверен, что Карлос и дуэнья все еще спят, но все же старался не шуметь, чтобы не привлекать внимания соседей.
Я помог девушке проникнуть на балкон и, немного погодя, взобрался следом за нею. В этот момент мое сердце оборвалось: сквозь балконную дверь я увидел, что дуэнья не спит и осыпает упреками донью Анну. Вероятно, прежде чем уснуть, служанка успела выпить не весь шоколад. Я постарался ничем не выдать своего присутствия и прислушался к их взволнованному разговору. То, что мне удалось расслышать, ошеломило меня. Стало очевидно, что я далеко не единственный человек, который вынужден жить во лжи.
Дитя обмана и жестокости
— Вы хотите разрушить свою жизнь?! — вскричала дуэнья.
— Ты расскажешь отцу? — вместо ответа поинтересовалась донья Анна, и ее голос, как ни странно, был не только спокойным, но как будто даже радостным.
— Если это станет известно маркизу, он не женится на вас.
— Именно на это я и надеюсь.
Девушка бросила взгляд в сторону балкона, но, как мне показалось, не разглядела меня под покровом темноты.
— Пойми же, у меня не было выбора, не было другого способа помешать этому браку, кроме как устроить скандал, — сказала она с отчаянием в голосе.
Мне показалось, что ее слова правдивы лишь наполовину. Я пытался уверить себя в том, что она не могла так искусно притворяться, когда мы стояли у Небесных Ворот.
— Маркиз уничтожит вашу семью, — сердито ответила дуэнья Люпэ.
— Он не сможет причинить большего вреда, чем уже причинил.
— Еще как сможет! — зловеще проговорила дуэнья Люпэ, отводя глаза.
— Но как?.. Что еще он может сделать?
— Этого я сказать не могу.
— Ты должна сказать мне правду! Я приказываю тебе! Расскажи мне, что за страшная тайна известна маркизу?
— Ваш отец убьет меня.
— Ну, пожалуйста, прошу тебя!
— Я не могу… — дуэнья Люпэ зарыдала. — Я не могу сказать вам этого, дитя мое.
— Если ты и в самом деле любишь меня, то должна рассказать мне, почему моя жизнь не принадлежит мне.
Дуэнья Люпэ в отчаянии прижала ладони к лицу и упала на диван.
— Потому что моя жизнь тоже не принадлежит мне.
— Что ты имеешь в виду?
Дуэнья Люпэ продолжала плакать, всхлипывая как ребенок.
— Я ничего не скажу отцу, — сказала донья Анна, закрывая балконную дверь и всматриваясь в темноту.
К счастью, покосившаяся дверь закрылась не плотно, и я продолжал подслушивать, как шпион.
Донья Анна села на диван рядом со своей дуэньей.
— Пожалуйста… — умоляла она и слезы текли по ее лицу.
Дуэнья Люпэ подошла к клетке Феникса и прикоснулась к полотняной накидке, которой донья Анна прикрывала клетку.
— Это ваше первое одеяльце… То самое, в которое вас заворачивали младенцем, — сказала она, поглаживая пальцем грубую ткань.
— Что ты хочешь этим сказать? Я храню свое первое одеяло. Оно шелковое, а не льняное.
— …Донья Каталина страшно кричала… роды длились так долго… два дня… три дня… но ребенок все не появлялся…
— Я знаю, что моя мать умерла в родах, — сказала донья Анна.
— Мой ребенок плакал…
— Твой ребенок?!
Дуэнья Люпэ как будто не слышала вопроса доньи Анны.
— Повивальная бабка обезумела от страха и заперлась в комнате. Она держала дверь изнутри и повторяла только одно: «Донья Каталина ушла на небо… и… забрала с собой дитя…»
— Этого не может быть! — воскликнула донья Анна, но дуэнья Люпэ, словно в забытьи, монотонно продолжала свой рассказ.
— Ваш отец с ножом в руке распахнул дверь. Он хотел убить повитуху.
Вспоминая ту ужасную ночь, дуэнья Люпэ захлебывалась слезами.
