И вот, когда вы едете по Волге, вы начинаете чувствовать, как от зеленых берегов ее, гор и долин, от разбросанных на них городов с старыми полуразрушенными стенами и башнями, с синими и золотыми куполами храмов, от маленьких городков с большими историческими именами, от ютящихся в лощинах и вползших на кручу берегов слобод, сел и монастырей, от тихих и кротких звонов колокольных, от песен деревенских, от всей суеты прибрежной — протягиваются, как невидимые таинственные лучи, какие-то нити к нам в душу, связывающие все ваше существо не только с настоящим и видимым, но и со всем прошлым, уже невидимым. Но ведь все настоящее видимое, существующее — есть преображенное в веках прошлое, невидимое и несуществующее! И сами мы — только преображенная веками крупица этого прошлого, невидимого! И, быть может, именно от этого в тайных глубинах души рождается непонятное властное тяготение и любовь к отчизне, к ее народу и к этой великой реке, которую русский народ недаром называет своей «Матушкой»… Эта мать-река связала в один крепкий узел наше прошлое с настоящим. На всем ее протяжении призраки прошлого реют над вами то в образе исторических древностей и археологических остатков глубокой старины, в образе целых городов и посадов, в образе развалин — в памятниках вещественных; но не меньше найдете вы на Волге и ее берегах и памятников невещественных — легенд, преданий и сказок, в которых сохраняет память народная смутные следы древних исторических воспоминаний и переживаний…
Много прекрасных легенд и преданий сохранила Волга-матушка от времен глубокой древности. Много их записано и таким образом сохранено для нас и потомства, а пожалуй, еще больше осталось и остается незаписанным. Такие изустные памятники от нашего собственного невнимания обречены на гибель и забвение, ибо они исчезают под напором больших городов с их новыми формами жизни: новые поколения не воспринимают уже их, ибо они тяготеют уже не к легенде и сказке прошлого, а к настоящей реальной жизни с ее возрастающей борьбою за существование[154]. Однако много еще этих легенд и сказок можно и ныне услыхать от стариков — наших современников, блуждая по Волге и ее берегам. Большинство их представляет ныне помесь исторической правды с народным вымыслом. Тут все перемешано: история и география, исторические личности, места действия, подбавлено чертовщины и нечисти, добавлено или убавлено, а то и прямо присочинено народной потребностью к творчеству. Древняя историческая правда осталась далеко позади, потускнела в народной памяти и в изустной передаче так изукрасилась пылкой и красочной фантазией темного и наивного народа, что иногда потерялись уже все пути к первоисточникам. Быть может, такие потускневшие легенды и предания утратили уже всякую ценность для историка, для сухого исследователя русской старины. Но для художника слова и кисти, для поэта — они не только не потеряли, а напротив — приобрели новую ценность, ибо, преломившись в творческой душе народа, воскресли в новой красоте и в новой художественной правде!.. Пусть они потеряли право на место в книге исторических легенд, мы должны им дать почетное место в книге «исторических сказок», ибо в них еще полнее и ярче отражается творческая фантазия и самая душа народа!..
Конечно, при желании узнать сухую точную историческую правду про красавицу нашу, матушку-Волгу мы можем обратиться к научным трудам, к учебникам по истории, географии и этнографии, но… увы! — там так же, как в различных музеях древностей и археологических раскопок, скучно, мрачно, пахнет мышами, и от этого не разгорается воображение и не рождаются художественные образы. А ведь чрез эти именно художественные образы мы, не специалисты-ученые, всего легче и вернее постигаем и чувствуем сущность вещей…
А потому выйдем из музеев на вольный воздух жизни и послушаем, что нам рассказывает сама Волга-матушка, кормилица, сказочница!..
Дочь неба[*]
(Легенда)
Когда вы плывете по Волге средним плесом, то вам начинает казаться, что здесь собрались на свидание все народы Европы и Азии и все их боги, злые и добрые, со всеми чадами и домочадцами: великоросс, малоросс, татарин, чуваш, черемисин, мордвин, немец, еврей, персиянин, калмык… Христиане разных толков, последователи Будды, Магомета, грозного ветхозаветного Иеговы, Заратустры, первобытные язычники…
Да, наше сказочное «царство-государство» напоминает-таки, особенно на Волге, Великий Ноев Ковчег![156] У нас до сей поры рядом с христианством живет и не хочет умирать язычество.
Туго приходится языческому богу на Волге: пропадают леса дремучие, нет приволья в земле, какое было в прежнее давнее время, наседает со всех сторон европейская культура, город, фабрика и машина, да и Бог завоевателей[157] — сильный и властный, и много у него защитников на земле, врагов старого, языческого… Некуда стало прятаться старому богу первобытных детей земли, и приходится им хитрить и лукавить: для виду поклоняться новому Богу завоевателей, а тайно чтить своего старого; либо молиться сразу двум богам, либо под видом новых чтить старых, прародительских. Среди язычников Волги, чуваш и черемис, общее количество которых около полумиллиона, процентов восемьдесят числятся уже на бумаге христианами и лишь двадцать пребывают верными старому языческому богу. На деле это не так. Едва ли и половина всех язычников превратилась в христиан. Каковы эти новообращенные бумажные христиане, показывает следующий религиозный эпизод из миссионерской практики: сельский батюшка, зорко присматривавший за бывшими язычниками, узнал, что один чуваш не соблюдает постов; пришел и сделал ему строгое отеческое внушение. Когда батюшка вторично посетил этого христианина, он заметил, что образ Николы Угодника[158] в переднем углу перевернут лицом к стене.
— Это что же? К чему сие кощунство? Ты это сделал?
— Нет, бачька! Сам он так делал!..
Долго чувашин запирался, но в конце концов батюшка довел его до сознания: оказалось, что чувашин, заподозрив Николу Угодника в доносе на него батюшке, — так как никаких других свидетелей его невоздержанности в ноете не было — во избежание новых доносов повернул Николу Угодника глазами в стену и продолжал себе скоромиться в постные дни!..
В воскресенье чувашин ходит в русскую церковь, а пятницу по-прежнему посвящает богу своих предков. Отдав последний долг усопшему по христианскому обряду, чувашин совершает тризну[159] по ритуалу языческому. В своей интимной домашней жизни чувашин-христианин остается прежним язычником. В лучшем случае он отодвигает христианского Бога на второй план: заболеет у него жена или другой член семьи, чувашин сперва обращается к знахарю Иомзи и приносит жертву злому богу Керемети[160]: ну а если уж Керемет не поможет, пойдет и к батюшке:
— Бачька! Пожалуйста, проси твой Бог: матка больно плохой, кончать хочет…
Таковы эти «бумажные христиане» среди чувашей, таковы же они и среди черемис. Не будем, однако, слишком строги к язычникам-инородцам: ведь еще не вывелось и в нашем крестьянстве верование, что гроза и молния происходят от разъезжающего по небу на огненной колеснице и чудесных конях грозного Ильи-пророка, которым славяне заменили своего языческого громовержца Перуна, гоняющегося за облачными Девами[161].
Чуваши не так тверды в своем религиозном упрямстве, как черемисы, и потому знакомиться с нашими волжскими язычниками удобнее на последних.
Подобно нашим долго и жестоко гонимым раскольникам[162], черемисы научились прятать свою веру от врагов ее, но зато они же донесли в некоторой части своего населения язычество до настоящего времени в сравнительной неприкосновенности…
Подобно тому, как город Чебоксары можно назвать столицей царства чувашского, город Козьмодемьянск можно назвать столицей царства черемисского. Приволжские черемисы занимают своими поселениями значительную часть Козьмодемьянского уезда Казанской губернии и Васильсурского уезда Нижегородской губернии — на правом берегу Волги и большое пространство земель Козьмодемьянского, Чебоксарского и Царевококшайского уездов Казанской губернии — на левом берегу. Черемисы некогда жили среди огромных непроходимых лесов этого края, ныне уже в большей части истребленных. Живя среди лесов, они сохранили до настоящего времени в своей душе страстную любовь и непреодолимое тяготение к лесу. Остатки прежних лесов вдоль реки Суры с дубовыми и березовыми рощами и теперь еще — самый любимый ими уголок своего царства. Эта любовь к лесу за невозможностью жить в лесах повела к страсти украшать свое жилище искусственно разведенной растительностью. При каждом доме черемисина вы найдете сад из кудрявых берез, дубов и рябины. От этого черемисская деревня всегда кажется красивой, уютно-приятной и чистой, чем и отличается резко от деревни русского мужика этого края. Из деревьев черемисин чувствует особенное благоволение к березе, и местами его религиозных общественных обрядов бывают березовые рощи. Черемисин — страстный охотник и отличный скотовод, что до сей поры сближает его по образу жизни и религиозному культу с племенами охотничьего и пастушеского периодов человечества.
