— Завязываешь, значит? Вот с этим? — прошипел Михал.
— Это последний. Понимаешь? Последний! — Она неожиданно рванулась к пузырьку.
В последний момент Михал успел отскочить. Ева пролетела через тротуар и ткнулась в кузов подъехавшего автомобиля.
Сколько же она в себя напихала, подумал Михал. Сколько таких вот последних доз?
Ева с ненавистью обернулась.
— Я не хочу кончить как ты! Жалкий торчок, лучше без ног останешься, чем бросишь! — закричала она, забыв про все.
— Брешешь! Просто нашла другого, кто дает тебе больше меня. А за что? — Он стиснул ее плечи. Плевать на стайку зевак. — Отвечай, за что?
Она покачала головой.
— Ну, чего стесняешься, говори! — орал он.
Снова слезы. И вдруг она вся как-то сникла.
— Вдвоем нам с этим не справиться, Михал.
— Шлюха! — выкрикнул он. Только кретин может поверить наркошке. — Потому ты меня и кинула!
— Клянусь тебе, Михал. — Ева подняла красные от слез глаза.
— Значит, ты нарочно! — Михала затрясло от злобы. Он отпустил Еву, молча повернулся и зашагал прочь так быстро, как только позволяла больная нога.
Он знал, что она побежит за ним, будто собачонка. Да чего там за ним. За пузырьком с тем, от чего хочет исцелиться. Ради чего якобы решила расстаться со мной. Ха-ха-ха. Он слышал, как Ева семенит сзади.
Да такими темпами мне и полминуты не прошагать. Он обернулся. Искаженное бешенством лицо Евы… Моя любовь!
Резкий звонок трамвая. В последнюю секунду Михал успел отскочить. Не хватало еще, чтоб меня переехало. К счастью, трамвай уже тормозил перед остановкой.
Это идея! Он спокойно вошел.
Ева за ним.
Но что она может сделать, когда кругом народ!
— Дай сюда. Слышишь? Дай сюда! — шипела она.
Он помахал сумочкой перед ее носом, как тореадор мулетой перед мордой быка.
— Гони назад! — заорала Ева на весь трамвай. Теперь ей было уже безразлично. Она навалилась на Михала всем телом.
И впрямь как на корриде, промелькнуло у того. Увернуться от оплеухи не удалось. И от града ударов левой и правой тоже. Сумка упала на пол.
Подвели ноги. Уже от первого удара он упал на сиденье. Немыслимо долго барахтался, пока не сжал ее локти. Кулаки Евы прыгали перед его лицом. Он чувствовал, как заплывает левый глаз. Нечеловеческая сила. В конце концов он справился с ней. Злобно отшвырнул на свободное место через проход.
— Ну и манеры. Хоть бы постыдились… — начал какой-то старик с места для инвалидов. — Такие молодые…
Михал поднял с пола сумку. С трудом поднялся. Проковылял к дверям и вышел, едва они открылись. Даже не обернулся взглянуть, идет ли следом Ева. Он ни минуты в этом не сомневался. Последняя доза! Неожиданно она изо всей силы ударила его сзади по голове.
— Дай сюда! Дай сюда, слышишь! — зашлась Ева уже в полной истерике.
Он повернулся лицом, стараясь хоть как-то увернуться от ее кулаков. Открыл сумку, выхватил пузырек с грязно-коричневой жидкостью и поднял его над головой.
— Ну, хватит! — гаркнул он.
Ева накинулась с еще большей яростью.
Он отступил на два шага, делая вид, что хочет швырнуть пузырек на мостовую.
Ева застыла.
— Кто тебе дал?
— Ц-ц-ц…
— Так кто, черт подери?
Никакого ответа.
— Пошли, — сказал он почти просительно, хотя понимал: пока пузырек у него, Ева будет послушна, как овечка.
Надо только следить, чтобы неожиданно не вырвала его из рук.
Чем она все-таки расплатилась?
Ева покорно брела рядом.
— Чье это?
— Ничье.
Потом они шли молча. Рядом — и совсем чужие. Объединенные лишь мутным содержимым пузырька, зажатого в кулаке.
Нет, это все же неправда. Не может быть правдой, отгонял Михал гнусные видения. Он обхватил Еву за плечи, словно желая защитить ее и себя от всего на свете.
Ева не сопротивлялась. Ушла в свои мысли и почти не воспринимала Михала.
Они вошли в дом. Сколько раз мы вот так вместе ждали лифт? Сколько раз не могли дождаться, когда он наконец придет и можно будет закрыться в квартире на третьем этаже. Чаще всего чтобы вмазаться. А в самом начале, чтобы любить друг друга, вспомнилось Михалу.
Он открыл дверь. Теперь Ева уже не сопротивлялась. Спокойно вошла и уселась на матрац, как миллион раз до того. Обняла руками колени, забилась в угол, головой оперлась о стену. Взгляд в никуда.
Вот так Ева сидела, когда я варил болтушку. Не может быть, чтобы она вдруг взяла и начхала на меня!
Он, как обычно, запер дверь.
— Ева…
Она подняла голову.
— Мы не можем расстаться так!
— Думаешь, мне хочется кончить как ты? — снова встрепенулась она. — Посмотри на свои ноги! Я не хочу в тридцать лет быть хромой уторченной наркошкой!
— А кто же ты еще?
— Я брошу, понял? Если надо, опять в психушку пойду!
— А это что? — Он снова поднял пузырек с чернухой.
— Моя последняя доза.
— Интересно, от кого?
Вдруг ее просто хотят втянуть в это дело, чтобы я начал варить больше. Или кто-то мстит, что не варю для него. Паранойя? А если нет?
— Ты слышишь? — рявкнул он на Еву.
— Не скажу.
— Неужто?
Он вынул пробку и наклонил пузырек над умывальником.
— Ты что, спятил?! — бросилась к нему Ева.
Он поднял руку с пузырьком. Она стала подпрыгивать, пытаясь ухватить. И в самом деле как собачонка.
— Ты ведь у нас не уторченная наркошка, — сказал Михал. — Садись. Садись, а то правда вылью!
Она замерла, словно в нее прицелились из пистолета. Потом стала медленно отступать к стене.
Неужели не доходит, что я бы в жизни не вылил. Да если у меня в руке доза, я ее и за миллион не выпущу.
— Так кто?
Молчание.
— Кто-нибудь из тех, кто варит по-крупному? На ком ты повисла, как раньше на мне, когда знала, что я буду варить каждый день? Кто будет давать тебе сколько влезет и сотворит из тебя законченного торчка!
Если б я мог не моргнув глазом вылить в умывальник эти идиотские шесть кубиков. Начать сначала. Который раз? Найти силы. А я не могу расстаться даже с одной-единственной дозой. Она права. Хромой заколотый торчок, которому снова нужно вмазаться. Только увидит — руки уже трясутся. Сунуть в себя очередной дозняк. Пережить еще час. Еще день. Еще месяц. Чтобы финишировать с ампутированными ногами и дырявыми, как решето, венами.
Сил уже ни на что не было. Даже допрашивать Еву. Безмерная пустота.
— Вернись ко мне. — Михалу хотелось уткнуться в ее колени, если бы не страх за пузырек. — Ты не можешь уйти. Бросить меня так. Ведь мы любили друг друга.
Ева покачала головой.
Михал стоял возле умывальника, прислонясь к плите — она да матрацы — единственная обстановка в комнате, — и вдруг нащупал за спиной газовый кран. Открыл его до упора.
— Умрем вместе.
— Спятил? Закрой!
Он улыбнулся. Надо бы вмазаться напоследок. Ни в коем случае не лишиться того, что еще есть в пузырьке. Неужели это единственная потеря в твоей теперешней жизни?
Ева встала. Может, дошло наконец, что я никогда не решусь вылить эту проклятую чернуху?
Она закрыла кран и вернулась на матрац. На меня даже не взглянула, с горечью отметил Михал. И снова открыл кран.
— Ц-ц-ц…
Сколько ненависти и презрения в этой ухмылке.
Ева снова встала и распахнула балконную дверь. Вернулась на матрац, подняла с пола учебник и открыла на главе «Психофармакология».
— Говорят, отравление газом — приятная смерть, — произнес он, чтобы хоть что-то сказать. И опять закрыл дверь.
Ее невозмутимость ошеломляла. Он потянулся за сигаретой. Последняя. Как всё…
— Да не чиркай ты спичками, — вдруг крикнула Ева. — Хочешь, чтоб мы взлетели на воздух?
А она совсем не так спокойна, как хочет показать.
В этот момент Ева кинулась к пузырьку, который он положил на стол, собираясь прикурить. Прежде чем Михал опомнился, она уже схватила пузырек. И проскочила мимо Михала к дверям. Он бросился за ней.
Заперто! Ева тщетно боролась с ключом.
Михал обхватил ее сзади за пояс и швырнул назад на матрац.
Она грудью упала на одеяло, но тут же вскочила, в два прыжка пересекла комнату и распахнула балконную дверь.
Он прыгал за ней, насколько позволяли эти проклятые ноги.
Ева нагнулась и перекатилась через перила на строительные леса вдоль фасада. В последнюю секунду Михал успел схватить ее за свитер.
— Пусти!
— Не будь дурой! И не устраивай сцен!
— Пусти меня, слышишь? Я буду кричать!
— Не позорься!
Она вырвалась, перебежала по лесам к соседнему балкону и взобралась на него.
Вот дура! Глупая курица! Теперь еще до смерти перепугает пани Марквартову, злился Михал. Он перебросил ногу через перила балкона. Потом другую. Спрыгнул на леса и упал на четвереньки. От боли хотелось выть. Для прыжков его ноги давно уже не годились.
