— Стерва! — прошипел он.
Ева уже была в квартире пани Марквартовой. Что-то вещала, возбужденно размахивая руками. Михал схватился за перила.
— Он хотел убить меня! Отравить! — доносился изнутри ее крик.
Из сумрака комнаты выскочила соседкина дочка.
— Не лезь сюда! Не лезь, а то тресну! — Она схватила горшок с цветами.
— Не верьте Еве. Она не в своем уме! — сказал Михал.
Скандал снова переместился на балкон.
— Он сам чокнутый! — орала Ева.
Боже ты мой, до чего же мы докатились!
— Оставьте ее в покое. Пусть она уйдет. — Пани Марквартова склонилась над Михалом. Он бессильно отпустил перила.
Три женщины с враждебными взглядами. И одна из них Ева! Только теперь Михала одолела страшная боль в ногах. И он медленно двинулся по лесам к балкону Евиной квартиры.
Закрыл в кухне газ. Теперь уже не имеет смысла. Все, что бы я ни делал, никогда не имело смысла. Он упал на матрац. Еще час-другой — и придут ломки. Не было сил сварить даже для себя. И нет денег на лекарства.
Сумка, вспомнил он. И вытащил ее из-под себя.
Встал и, прихрамывая, заковылял к двери. Скорее! О чем он думал, о Еве или о пузырьке с грязно-коричневой жидкостью, который, возможно, еще у нее.
Михал вызвал лифт и спустился на первый этаж.
Улица была пустынна.
А что, если она еще не ушла от соседей? Вряд ли… Михал присел на ступеньки и стал чего-то ждать. Какая разница. Сидеть и дожидаться ломок вот тут или дома. Партия окончена. Он проиграл.
А вдруг ей так хреново, что тем, наверху, приходится отпаивать ее кофе? Да нет, скорее всего, она попросилась в сортир и там вколола себе дозу. Все, что было в том пузырьке? Как ни печально, но факт. Но ведь шприц-то в сумке!
Сейчас придут ломки. Он оперся головой о стену. Это уже подступало. Михал потерял представление о времени.
И вдруг стук каблучков где-то на этажах. Он уперся руками в урну.
Ева даже не успела закрыть дверь лифта, как он схватил ее. Снова запихнул в лифт и нажал кнопку.
— Пусти меня! Я сейчас закричу!
— Ты не можешь меня вот так бросить, Ева!
— Пусти меня!
Снова все сначала. Трогается и опять останавливается лифт. Ева нажимает кнопку «Стоп», Михал — «3 этаж»… В конце концов он притиснул ее в угол, откуда не дотянуться до панели. Сжал так, чтобы она не смогла колотить руками в стену.
Распахнуть двери лифта и быстро впихнуть Еву в квартиру. Еще раз объясниться в спокойной обстановке. Ради нее я готов на все!
По дому разлетелся Евин крик. Он заткнул ей рот ладонью. Ева забилась, как выброшенная на берег рыба.
Обхватить ее за пояс и протащить по коридору. Проклятая нога!
Сдавленный крик:
— Помогите! Помогите!
Одна за другой открываются двери.
— Отпустите ее. Это переходит всякие границы! Пустите же наконец! — Участливая соседка пытается вырвать Еву из его объятий.
— Не лезьте не в свое дело! — огрызается Михал.
С Евиной ноги слетела туфля, когда он попробовал ее нести и она стала лягаться. Боль в ноге такая, что в какой-то миг Михал чуть не потерял сознание.
— Мы вызовем милицию! — кричит соседка.
— Ева, не сходи с ума, — пытается увещевать Михал. Он доволакивает ее, а заодно и соседку, до дверей квартиры. К счастью, уходя, он не запер на ключ. Налегает на дверь плечом и проталкивает Еву внутрь… Наконец-то пани Марквартова останавливается. Беспомощно переступает на пороге с ноги на ногу. Боится войти.
— Это наши дела. Мы сами договоримся! — Михалу удается захлопнуть дверь.
Ева валится на матрац и начинает рыдать. Михал падает перед ней на пол. Обнимает ее.
— Мы ведь не можем так расстаться!
Капли слез стекают Еве на нос и оттуда капают на одеяло.
— Ну вот… Все будет хорошо… — успокаивает Михал.
— Что будет хорошо? — вдруг взрывается она. — У нас будет ребенок!
— Что?
Ева молча кивает.
Михалу кажется, будто вернулось все, что было… Как мы были счастливы тогда! Как обещали друг другу, что ради ребенка покончим со всем. Начнем новую жизнь.
А сейчас? Нужны тройные дозы. Печень ни к черту, вены в лоскуты, на ногах нарывы и язвы… Разве Ева сможет доносить ребенка? Хочет завязать ради этого? Но ведь она и сама не верит. А если б и доносила, в лучшем случае родится маленький наркоманчик.
Тогда зачем этот фарс? Хочет избавиться от меня, потому что нашла более простой путь к кайфу? Слишком хорошо понимает, что с меня не много возьмешь, а ребенок всего лишь предлог? Крысы покидают тонущий корабль.
Он сжимает ее в объятиях, не зная, что сказать. Десять минут? Полчаса? Ева все плачет и плачет.
Только звонок в дзерь возвращает их в реальность.
— Милиция. Откройте!
Привет от соседей.
— Да, ну и видик тут, — начинает один из двоих, появившихся в дверях. Второй проходит по комнате и наклоняется над Михалом.
— Что с вами, приятель… Чего вы так трясетесь?
— Я не хочу, чтобы она меня бросила, — твердит Михал, словно эти двое могут чем-то помочь ему.
— У вас температура? Вам надо в больницу.
Мне надо дозу. А через пять-шесть часов снова. И так постоянно.
Первый берет с подоконника паспорт. Перелистывает его. С пониманием присвистывает, увидев штампы предприятий, которые давно уже заполнили все, вплоть до одиннадцатой страницы.
— Где вы сейчас работаете?
— Я ищу место, — выдавливает Михал.
— Понятно.
— Прошу вас, уйдите, — пытается замять инцидент Ева. — Я звала на помощь, потому что не хотела идти с ним в квартиру. И больше ничего, — то и дело повторяет она.
— Вы заявили соседке, что Михал Отава хотел вас убить.
— Она не так поняла.
— Правда? Очень жаль. Но на всякий случай нам придется забрать его с собой.
Уголовное дело по обвинению в хулиганстве, тунеядстве, нарушении административного надзора и посягательстве на личную свободу граждан.
— Я не хотел причинить ей вред. Я люблю ее. И не смог бы сделать ей ничего плохого. Просто не хотел, чтобы она меня бросила, — от первого допроса до суда как заведенный твердил Михал.
— Ничего страшного. Обыкновенная ссора, вот и все. Разумеется, он не собирался меня убивать, — убеждает Ева.
Неосторожное признание Михала — запер дверь, когда они вошли в квартиру. Старая привычка. Страх, что кто-то войдет. А вовсе не потому, что Ева могла сбежать. Но как объяснишь такое на суде?
Показания соседей.
Год лишения свободы.
Посмотри мне в глаза, Ева! Ты одна за это в ответе, только ты.
Сучья жизнь!
А ребенок?
Что ребенок?
Ева?
Как каменный сфинкс. Только чуть-чуть под балдой. Но это болтушка. За нее не сажают.
Зуммер. Михал вздрогнул. Но никто никуда не спешил. Никакой суеты, нервозности, лаконичных приказаний врача со строго поджатыми губами. К тому же этот мерзкий звук почти сразу прекратился. Тишина и покой, словно вообще ничего не было. Только отдаленный гул шоссе. Да каждые десять минут грохот автобуса. За окнами больничной палаты вступает в свои права теплый летний вечер, и студенты из ближнего общежития спешат в центр наслаждаться жизнью.
Михал приподнялся в постели. В щель между ширмами было видно, как две сестры — одна похожая на Олину, другая русоволосая, коротко остриженная — умывают седого морщинистого старика. Скорее всего, когда они его приподняли, пульс участился, и монитор это зарегистрировал.
Ему, наверное, под восемьдесят, подумалось Михалу. Ну не бессмысленно ли все это? Еще пара часов. Или недель. Или месяцев. И для этого человека все кончится, как едва не закончилось вчера ночью… Неужто сестрам это и в голову не приходит? Точные, рассчитанные движения. Вот домоют старика и подойдут ко мне. Шансы выжить у нас почти равные. Потом они перейдут за другую ширму, к прерывисто дышащей бабке с травмой головы. Все время одно и то же. Мыть, перестилать, выносить утки, дезинфицировать, делать уколы, измерять температуру, кормить, мыть… Как они вообще это выдерживают? Одно из самых противных занятий, которые я наблюдал за свою жизнь. Да еще нагоняет тоску. Такое не для девиц. Интересно, сколько бы вытерпел на их месте я, если б сумел. Будь это хоть тысячу раз благородно. Разве когда-нибудь за свою жизнь я сумел проявить столько терпеливости и смирения? Я бы так не смог. А на большее не хватало. Или хватало, но я растранжирил? На большее. Что такое, собственно, большее? Кто вообще может сказать, что делает больше этих девиц? Почему-то вдруг он ужасно им позавидовал. Хотя знал, что сам бы так не смог. Что, если именно отсутствие смирения — одна из главных причин моих проблем? Что, если именно это обрекло меня на проклятый путь?
Первые три месяца вместо зоны — тюремная больница. В лагерь отправили после того, как доктора привели в порядок мою истерзанную ногу.
Еще немного, и я смогу писать путеводители по исправительно-трудовым заведениям, подумал Михал, когда серые железные ворота снова закрылись за ним.
