«Даже если и так, то почему он обратился именно ко мне?» На этот вопрос, мелькнувший в голове Спи-ринского, он тут же получил ответ.
— В кафтане убиенного записка была найдена. Я ее незаметно забрал и прочел. Из содержания стало ясно, что она адресована вам. Поэтому, думаю, именно вы более всех заинтересованы в выяснении истинной причины убийства вашего, будем так говорить, порученца. Содержание записки таково, что оглашение оной при всех не посчитал возможным до выяснения некоторых обстоятельств. Теперь, убедившись в правильности своих догадок, хочу поделиться ими с вами. Вот, прочтите. — И Пахтин протянул Якову измятый листок бумаги.
«Уважаемый Яков Васильевич! — карандашом, корявым почерком написанная, начиналась небольшая записка, которую читал Яков. — Спешу уведомить с радостью о том, что точно изведано мной место нахождения таинственной ладанки, указующей на золото самородное. У Федьки Кулакова она, а он с до…» Дальше запись прерывалась пятном, письмо было залито кровью.
— И что это означает? Федька Кулаков Панкрата Соболева застрелил потому, как тот о какой-то ладанке вызнал?
— Нет, скорее, кто-то очень не хотел, чтобы про ладанку вы узнали, и этот кто-то и убил Панкрата.
— Про ладанку действительно только слухи мне известны были, можно сказать, легенда какая-то, а тут выходит, правда это.
— Выходит, правда, коль кровь за нее льется. Панкрата убили в упор выстрелом с очень близкого расстояния, поверьте, я ран насмотрелся в свое время. И стрелял не кто иной, как Иван Косых.
— Откуда такая уверенность?
— Казачки по просьбе моей внимательно посмотрели то место, где убийство совершено было. Место нашли, хотя Косых его не показал, что само по себе странно, не правда ли?
— Ну и?..
— Нашли пыж из ружья убийцы. Я сравнил с ружейным провиантом Федора Кулакова, он у него от отца в доме хранится, нет, таких пыжей в его ящике и быть не могло. Войлочный пыж не по карману парню, да и запас отцовский еще есть. Мать его клянется, что и мысли у него не было покупать для ружья какой припас, все было в достатке от отца его. Две девки на выданье, в семье кажная полушка на счету.
— Ну, так это только предположение, сотник, — глубокомысленно, входя в роль следователя, возразил Спиринский.
— Пожалуй так, но если все посмотреть, то нескладная картина получается. Парня этого не знаю, но знавал его отца, честный казак был. Вдове его верю, не мог этот парень в человека стрелять просто так. Не мог.
— А кто такой этот Иван Косых? Вернее, чей это человек?
— Это рука правая Никифорова.
— Кто об этом, кроме тебя, сотник, знает?
— Никто.
— Вот и хорошо, Никифоров здесь сила. Тут надо если бить, то наверняка. Надо опередить Никифорова, то-то он усердие какое проявил, призовые за голову парня назначил, а с чего бы это? Теперь ясно становится. Надо этого Федора Кулакова найти первыми, раньше, чем его найдет Никифоров.
— Вот и я так же подумал, рад, что мнения наши сошлись и желания. Не буду душой кривить, помочь хочу по старой дружбе вдове друга своего. Федор сын-то у него единственный, видеть, как честное имя и продолжение рода его губят, душа не терпит. Так вот, по моему разумению, Федор вины в убийстве не имеет и не знает о том навете, а скрывается потому, что дочь никифоровская, Анюта, с ним без дозволения родительского ушла.
— Ого, ну дает твой казачок, выходит, выкрал девку! — оживился Спиринский. — Так вот и ищет его Никифоров, всяк родитель искать будет.
— Выходит так, но повод это, для отвода глаз. То не великийврех, коль девка с любым с дома сбегла, однако срам для родителей, ежели с поклоном и с женихом за благословением к ним не вернется. Однако не принято родителям сыск учинять в таких случаях. Все по-тихому делается. А тут иное дело, это Никифоров Федора в подозрении держит. Слухи ходят, что в тайге она пропала, а Федора это дело иль нет — догадки одни. Но Федору это высказано было. Вот он и взбрыкнул да пугнул ружьем Косых, а потом и с Панкратом поскандалил.
— Так, ну накручено здесь. И что делать будем, сотник?
— В Кулакову деревню ехать надо, там его девка пропала, там и его искать следует, как мне кажется.
— Так это ж попутно? Завтра Сычев в Красноярск отбывает.
— Хорошо бы с ним, глядь, и староста деревенский при начальстве-то поможет усердно, а?
— Так и едем, о чем разговор?
На следующий день, к вечеру, в деревне Кулаковой, распростившись с Сычевым и сопровождавшими его казаками, Яков с сотником Пахтиным поджидали на берегу реки Фрола. Найти его посоветовал староста деревни, как лучшего таежного проводника по всей нижней Ангаре и ее многочисленным притокам. Тем паче видели его в этот день в деревне. На берегу самая ладная долбленка — его, вот там и посоветовали его подождать. Там и ждали. Его-то им и нужно было, видит бог. Когда на берегу появился и скорым шагом направился в их сторону высокий, больше похожий на медведя человек, сотник кивнул в его сторону и, восхищенно усмехнувшись, пошутил: «Да, не перевелись еще на Руси богатыри…» — и в этом он тут же лично и убедился…
Вода, небольшим водопадом бившая прямо из скалы, образовав, наверное, за тысячелетия в месте падения своего каменную чашу, переполняла ее, и тонким ручейком, как врезанным в каменную плиту, стекала, смешиваясь с потоком могучей реки. Несчитано по реке таких родников, питающих ее своей чистотой и прохладой, только потому и стремится сюда рыба красная с низового Енисея сотни верст поднимаясь. Преодолевая шиверы забористые, подо льдами, весенним солнцем пронизанными, идет она в островные протоки Ангары и Тесея, по большой воде, когда берега реки еще торосами многометровыми завалены. Идет, чтобы отметать икру в малых речках и скатиться по осени вниз, в раздолье глубинное, недоступное никому и никому не покорное. А все короткое, но жаркое лето нагуливать жир на кишащих кормом теплых мелководьях таежных речушек. Тут-то и ждут промысловые люди, добытчики рыбы. С времен давних, как отбили эти места у тунгусов, разобрали таежные реки добытчики меж собой, освоили, зимовья поставили, и с тех пор не принято было на чужую реку с промыслом заходить. Разве что проходом, рыбки на ушицу добыть, не возбранялось. За этим строго следили, и лов был отлажен так, чтоб речка не оскудела, а кормила рыбой не одно поколение рыбацкое.
К таким потомственным промышленникам и относился Фрол. Его прадеды ступили на эти берега вслед за первыми казацкими отрядами, влекомые неизведанными вольными просторами да богатствами тайги и рек неисчислимыми. Из поколения в поколение, передавая угодья охотничьи и реки в надежные руки сыновей своих, передавали старики и секреты да тайны здешних мест. А тайн было много, как и тропок в этой тайге. Фрол жил в этой тайге, жил в этой дикой природе, и она была его домом. Так же как хозяин в своем доме знает, где каждая вещь лежит, Фрол знал в этой тайге все, каждый уголок и тропинку. Хитросплетение русел рек таежных и переходы зверовые, кедровые урочища и распадки болотистые, сплошь поросшие клюквенным ковром. В своих угодьях Фрол и позволил не так давно обосноваться старцу. Тайно обосноваться и жить. Место было выбрано тихое на таежном отшибе, где ни троп проходных, ни мест глаз привлекающих. Речка была столь мелководна да порожиста, пройти ее только Фрол и мог. Берега болотистые на несколько верст непроходимостью своей известны были. Мошка лютая и комариный гул встречали смельчака, отважившегося летом пройти теми местами. Провалившись раз, другой по пояс в жирную болотную грязь, выбирались люди из тех мест. Зимой болота долго «дышали», не замерзая даже при лютых морозах. По праву потомственному места эти за Фролом были, потому и не ходил в те места никто. Ни нужды в том, ни смысла не было. Пытались на речках старатели песок золотой мыть, да оставили эту затею, видно, не нашли ничего — золото по ту сторону Ангары, в северной тайге Бог посеял.
