— Хармиона! О Хармиона! — воскликнула я и бросилась к ней.
Она смотрела на меня, сдерживая смех, и только тогда я сама обратила внимание на свой наряд — весьма непритязательный.
— Мне не хватило времени переодеться, — пояснила я. — Вчера меня доставили сюда на лодке и пронесли во дворец, завернув в ковер.
— Эта история уже известна всему городу. На улицах только о тебе и говорят. Как же я рада, что ты цела и невредима! А ведь до недавнего времени троица гнусных прихвостней твоего брата, эти напыщенные индюки, распускали слухи, будто тебя нет в живых.
— От троицы осталась пара, — сказала я.
— Цезарь?.. — Вопрос Хармионы застыл в воздухе.
— Выслал Феодота, — сказала я. — Он больше нас не побеспокоит.
— А ты видела Цезаря? — деликатно спросила она.
— Как известно всему городу, — сказала я ее же словами, — меня доставили прямо к нему в том самом ковре.
Она рассмеялась.
— Наверное, он был потрясен до глубины души.
— Может быть, но ничем потрясения не выказал. Ну, это долгая история, и я расскажу ее, когда будет время. А сейчас мне нужно по-царски нарядиться для пира, устроенного внизу. Постарайся сделать меня красавицей, достойной царства.
«Сделай меня красавицей, достойной любви», — хотелось мне сказать.
Но если имеешь дело с Цезарем, то приходится иметь дело с царствами, коронами и странами. Любовь, если она вообще приходит, следует за ними.
И вот я стояла у входа в огромный церемониальный зал, прислонившись спиной к прохладным панелям черного дерева. Я надела жемчуга из Красного моря и чувствовала себя окутанной лунным светом. Хармиона искусно вплела жемчужины в мои ниспадавшие по шее волосы, а самые крупные и ценные я вдела в уши, и они покачивались всякий раз, когда я двигала головой.
Тело мое было обернуто в полупрозрачный и струящийся, как дымка, шелк из Сидона, на ногах красовались плетеные сандалии из посеребренной кожи. Я стояла неподвижно и вдыхала аромат лотоса, которым Хармиона натерла сгибы моих локтей и то место на шее, где пульсирует жилка. На протяжении всего дня я чувствовала, что мое тело стало другим. Оно словно напоминало: то, что случилось, реально и необратимо.
Музыканты мягко перебирали струны лир и выдували на флейтах нежные мелодии. Звуки отдавались эхом от полированных каменных стен.
Потом послышался другой звук — топот сапог. Шли солдаты. Придворная гвардия или легионеры Цезаря? Когда в зал вошли вооруженные люди, я узнала римские плащи и копья.
Цезарь пришел в сопровождении своих воинов, однако на сей раз предпочел надеть не облачение полководца, а белую с пурпурной каймой тогу римского консула. Должно быть, он встретился с цирюльником и брадобреем, ибо щеки его были гладко выбриты, а волосы аккуратно подстрижены. Мне он казался великолепным, как Аполлон, хотя я видела, что он немолод, невысок ростом и словно придавлен грузом власти над целым миром.
«Позволь мне помочь тебе нести это бремя, — подумала я. — Оно слишком тяжкое для одного человека».
Римляне приблизились, и Цезарь выступил вперед. Он пристально глядел на меня, и я поняла, что он видит меня преображенной, не похожей на ту низложенную царицу, с которой он провел ночь.
Цезарь протянул руку, я молча приняла ее, и мы вместе направились к огромному церемониальному столу. Столешница была изготовлена из огромного ствола дерева с Атласских гор, а ножками служили слоновьи бивни. Цезарь не смотрел на меня, но я ощущала его внимание. Наконец он склонился ко мне так близко, что от его дыхания покачнулась одна из моих сережек, и прошептал:
— Сегодня длинный день, и мне кажется, будто я снова и снова впервые встречаю тебя, каждый раз в новом обличье. Какое из них настоящее?
Я повернула голову, не наклонив ее; получилось величественно и царственно.
— И я видела много Цезарей, — сказала я. — Какой из них настоящий?
— Ты узнаешь после пира, — ответил он, не сводя с меня темных оценивающих глаз. — Ибо ты прекрасна, дитя Венеры.
— А разве ты сам не дитя Венеры?
Как ни удивительно, но по материнской линии род Цезаря действительно восходил к Венере.
— Да, — шепнул он мне на ухо, обдав его теплым дыханием. — Как я уже говорил, мы с тобой сродни друг другу. Может быть, дело как раз в том, что в нас обоих есть частица этой богини.
В этот момент появился Потин. Он медленно пробирался к своему месту, жесткое полотно одеяний топорщилось на его жирном теле, и он походил на толстый ходячий свиток папируса. Потин напомадил и завил волосы, а в ушах его болтались огромные серьги, оттягивавшие мочки.
За ним шел Птолемей в облачении древнего фараона. А следом из дальнего конца зала с достоинством шествовали Арсиноя и младший Птолемей.
Все взгляды мгновенно обратились к Арсиное. Исполненная грации плавная походка, мерцающий шелковый наряд, зачесанные наверх в греческом стиле темные волосы — даже Елена Троянская не могла бы сравниться с ней красотой.
Я увидела, что к ней обращен и взор Цезаря. Глаза его расширились. Он не шелохнулся, но я уловила его возбуждение. А ведь Цезарь и восемнадцатилетняя Арсиноя до моего появления провели вместе во дворце не меньше двух недель. Что происходило между ними? Они никак не показали, что знакомы, но это ни о чем не говорило. Арсиноя была настолько хороша, что ее прелесть никого не оставляла равнодушным; она внушала либо желание, либо зависть. Ну а Цезарь… я узнала его натуру.
Сестра заняла свое место на царском ложе, улыбаясь полными подкрашенными губами. Ее яркие голубые глаза буквально вбирали, втягивали Цезаря в себя. Арсиноя рассылала свои стрелы столь недвусмысленно, что это, на мой взгляд, граничило с непристойностью. Я ненавидела ее!
Зал наполнился гостями, и их приветствовал Цезарь. Затем к ним обратилась я, и Птолемей произнес несколько заученных фраз ломким, срывающимся голосом. Потом Цезарь снова встал и воскликнул:
— Давайте же в знак ликования наденем праздничные венки и гирлянды, ибо я возглашаю, что на этой земле вновь воцарился мир! Царица Клеопатра и царь Птолемей согласились жить в сердечном согласии, править совместно и единодушно!
Цезарь поднял гирлянду из лотосов, васильков и роз, накинул себе на шею и возгласил:
— Возрадуемся вместе!
Меня порадовало то, что он говорил о единении, но не о браке. Я чувствовала, что эта тема неприятна и ему; развивать ее он стал бы лишь в случае крайней необходимости.
Слуги сновали по залу с подносами, раздавая гостям цветочные гирлянды. Соприкосновение с теплой кожей усиливало аромат, и скоро благоухание наполнило зал.
