Между тем Цезарь превратил пиршественный зал в военный штаб, где над расстеленными на длинном мраморном столе картами проводил совещания со своими легатами, трибунами и центурионами. Я настояла на праве присутствовать при их встречах и зачарованно наблюдала, как осуществляется руководство самой лучшей и самой дисциплинированной армией в мире.
— Мы должны перейти в наступление, — заявил Цезарь по истечении первой недели боевых действий, постучав по растянутой между двумя колоннами карте города.
Один из командиров хмыкнул. Цезарь осадил его взглядом.
— Речь не идет о том, чтобы полностью овладеть городом, — пояснил он, — но нам необходимо захватить остров и маяк, чтобы подкрепление получило возможность подойти к нам с моря. Нас фактически пригвоздили к этому месту, а выход к морю нам жизненно необходим.
Я подумала, что именно такое сочетание рассудительности и дерзкой отваги прославило Цезаря на весь мир.
— Как мы поведем наступление? — спросил один из центурионов.
— Между нашими и их укреплениями остается прибрежная полоса, вплотную подходящая к дамбе. Мы соберем силы за укреплениями и по сигналу выступим оттуда. Но вместо того, чтобы штурмовать вражеские позиции, захватим плацдарм на берегу, прорвемся на дамбу и проложим себе путь до самого маяка.
В полдень после совещания Цезарь, как обычно, обедал со мной, моими братьями, моей сестрой и старшими римскими командирами. На столе стояли деревянные блюда, черствый хлеб и дешевое желтоватое фениотийское вино — Потина уже не было, но снабжение осуществлялось в соответствии с его распоряжениями.
— Вы только посмотрите, что едят царь и царица Египта, а также правители Кипра, — промолвил Цезарь, обведя рукой стол. — Как солдаты в походе.
— Потин говорил, что хорошей еды у нас не осталось из-за римлян, — хнычущим голосом сообщил старший Птолемей. — Что всю приличную снедь умяли твои солдаты, а золотую и серебряную столовую посуду забрали и переплавили.
— Потин больше не сможет лгать, — сказал Цезарь. — Я же, со своей стороны, рад видеть, что властители по доброй воле ограничиваются простой пищей, когда во дворце в изобилии имеются роскошные яства. Это приучает к неприхотливости — полезнейшее свойство. Мне как-то раз довелось по ошибке приправить блюдо из овощей ароматической мастикой вместо оливкового масла. Но я все съел, ничего не заметив.
— Варвар, — пробормотала Арсиноя.
— А? — приложил руку к уху Цезарь. — Варвар, моя дорогая? Очень может быть, почему бы и нет. Знаешь, я девять лет воевал с варварами в Галлии и за это время научился относиться к ним с уважением. Их образ мыслей весьма отличен от извращенного мировоззрения Востока. Трудно поверить, но они почти никогда не убивают своих вождей.
Арсиноя вымучила кислую улыбку, которая, впрочем, ничуть не испортила ее красоту. Цезарь поднял кубок с вином, кивнул ей и отпил маленький глоток.
— Мне нездоровится, — сказала сестра, поставив свой бокал. — Наверное, пойду в спальню и отдохну.
В ту же ночь она тайно покинула дворец в сопровождении своего евнуха-наставника Ганимеда и перебежала в расположение сил Ахиллы.
Я полагала, что это повергнет Цезаря в ярость, поскольку с бегством Арсинои наши враги перестали считаться обычными бунтовщиками, поднявшими мятеж против царской семьи. Однако даже когда они провозгласили Арсиною царицей, это ничуть не поколебало его обычного спокойствия.
— Что ж, она потеряла Кипр, — сказал он. — А ведь ни разу там не побывала. После победы мы с тобой обязательно посетим его. Это остров любви, где из морской пены родилась Венера, и любящим лучше всего посещать его вместе.
После победы… вот как он был уверен в себе!
В вечер перед выступлением он долго стоял на крыше дворца, внимательно разглядывая гавань, дамбу и маяк. Руки его вцепились в перила ограждения, и я видела, как напрягались мускулы, когда он стискивал пальцы.
— Задача нелегкая, — признал Цезарь. — Путь до цели долог, а фронт наступления слишком узок, чтобы ввести в дело много людей одновременно.
Позади него слуги зажигали вечерние факелы, а заходящее солнце окрашивало будущее поле боя багрянцем.
— Смотри, — сказал он, — сегодня это место окрашивается солнцем, а завтра оно покраснеет от людской крови.
— Не представляю себе, как можно к такому привыкнуть. Как можно приучить себя к смерти, — проговорила я.
— Смерть? — Цезарь пожал плечами. — Может быть, я похож на царя Пергама. Он выращивал в своем саду ядовитые растения вместо цветов и привык вдыхать их аромат. Может быть, я окружаю себя смертью, чтобы приучить себя к ней.
— И получается?
— Думаю, да, — кивнул он. — Во всяком случае, не кривя душой могу заявить, что мысль о собственной смерти не вызывает у меня ужаса. Только печаль и сожаление о том, что придется оставить. — Он обернулся, посмотрел мне прямо в глаза, и даже в сумраке его взгляд приковывал к себе. — Мне бы очень не хотелось покинуть тебя так скоро. Нам столько надо обсудить, столько всего испробовать и увидеть. Для нас все только начинается. Когда я отправился в Галлию, мне было сорок два. Новый мир, бесконечное зеленое пространство — леса, горы, озера, реки; неизведанное ожидало меня. Того, что мне довелось испытать там за девять лет, хватило бы для любого человека. Но теперь я хочу не меньше, а больше. Костер моей жизни не прогорел и не погас, он пылает еще ярче. — Он снова повернулся и стал смотреть на постепенно покрывающуюся туманом гавань. — Поэтому мне кажется невозможным, что завтра там, внизу какой-то заостренный кусок металла навсегда потушит этот огонь.
Я обняла его и спросила:
— Разве вы, римляне, не верите в трех бессмертных сестер, в чьих руках нить человеческой жизни? Одна из них прядет нить, другая отмеряет ее, третья отрезает. Твоя судьба еще не отмерена.
— Увы, эти сестры делают свое дело с таким умением, что никто не знает, когда его нить еще только прядут, а когда уже подносят к ней ножницы, — ответил он, но тут же добавил совсем другим тоном: — Оставим это, подобные разговоры не к добру. Идем.
Цезарь резко повернулся и покинул крышу.
Странность Александрийской войны заключалась в том, что на следующий день я имела возможность наблюдать за событиями с крыши собственного дворца. Не то чтобы мне этого хотелось, однако информация о ходе сражения была необходима, а для того, чтобы составить себе полную картину происходящего, недостаточно донесений гонцов. Лучше видеть все собственными глазами.
Рано утром, пока солнце еще не высветило крыши храмов, а на улицах стояла темнота, воины Цезаря ударили с территории дворца и, ошеломив противника, овладели прилегающими к нему улицами. Когда рассвет озарил прибрежную полосу, на пристани уже вовсю кипел бой. Римлян можно было узнать издалека по единообразным доспехам и вооружению, тогда как воинство Ахиллы, напротив, отличалось пестротой. Цезаря выделял пурпурный плащ командующего. Мне было страшно смотреть на него, но я не могла оторвать глаз.
