Утаивать причины визита от него я не стал, рассказал все как есть. Ванька без особых раздумий согласился применить старые навыки ради полезного дела. Угрожать, подкупать или дергать за патриотические струнки не понадобилось.
— У меня к вам только одна просьба будет, Дмитрий Иванович, — заискивающе заговорил Каин. — Возьмите к себе в ученики, пожалуйста. Научите писать, как вы. Я ведь ужасть как стараюсь. Вроде в голове все есть, куртинка выстраивается, а на бумаге изложить не могу. Одна сплошная корявость выходит, да такая, что на душе тошно.
— Договорились. Попробую поднатаскать тебя, братец, вот только к занятиям сможем приступить только после похода. Дотерпишь?
Ванька бухнулся мне в ноги:
— Крест целую, дотерплю. За ради вас все, что скажете, сделаю. Смерть лютую приму, токмо научите книги писать. Не знаю, что со мной творится, но без сочинительства жить более я не могу.
Я поднял его, взял с собой к Ушакову. В моей компании Ванька, похоже, сыщиков из Тайной канцелярии не опасался.
Генерал-аншеф без всякой брезгливости вручил ему свертки с бумагами, рассказал, что и как надо сделать. Я привез талантливого воришку к дому, в котором снимал комнаты кавалер Терсье. Время было еще раннее, жильцы спали.
— Обождите меня здесь, — попросил Каин возле высокой деревянной ограды, окружавшей дом. — Тут собачки есть, не ровен час почуют чужих, лай на всю округу поднимут.
— А сам-то как пройдешь? — удивленно спросил я.
— Пустяки. Дело привычное.
Вор исчез в темноте. Секреты своего мастерства он раскрывать не стал, но за время его отсутствия я не услышал не то что лая, но и вообще ни одного постороннего звука. Есть люди, перед которыми бессильны любые замки, запоры и ухищрения.
Вернулся Каин чрезвычайно довольный собой.
— Держите, — протянул он свернутые в трубочку документы.
— Гладко прошло? — спросил я, пряча бумаги.
— Все чики-пуки, — заверил он. — Я не подвел вас, Дмитрий Иванович, но и вы меня, пожалуйста, не подведите. Христом заклинаю!
— Не беспокойся. Договор дороже денег, — сказал я.
— Тогда прощевайте, Дмитрий Иваныч. Мне с самраннего утра в редакции быть надо. Ежели опоздаю, ругаться изволят.
Вор ушел, а я снова отправился к Ушакову. В его кабинете уже сидел срочно доставленный из дома Остерман. Ему было зябко, он ежился, кутался в меховую шубу.
— Принесли, голубчик? — волнуясь, спросил он меня.
— Так точно, — откозырял я. — Все прошло успешно, без сучка, без задоринки.
Остерман нашел в красном углу образа, перекрестился:
— Слава тебе, Господи!
Потом рывком выдернул у меня из рук ценные бумаги, бегло изучил их и, убедившись, что все и впрямь проделано на высшем уровне, облегченно вздохнул.
— Теперь я хочу домой, в теплую постель у натопленного камина. Вас же, фон Гофен, я обещаю никогда не забывать. С этого дня вы всегда можете рассчитывать на мое расположение.
После ухода графа Ушаков довольно потер ладони:
— С одной бедой мы разделались, теперь бы другую порешать.
— А что такого еще случилось? — удивился я.
— Да с Балагуром надо бы разобраться. Совсем обнаглел ворог, надысь в Эрнеста, сынка фельмаршала Миниха, стрелять удумал. Хорошо хоть, промахнулся, лакея токмо чуток зацепил.
Миних-младший был симпатичным и безобидным малым, который ничем выдающимся себя пока не проявил, разве что едва не породнился с семейством Биронов. Отец сватал ему в жены девицу Трейден — родную сестрицу женушки обер-камергера, но что-то у них не сложилось. Здоровье у девушки было неважным, да и сам молодой человек не испытывал к ней большой любви. Тогда фельдмаршал изменил стратегию, и Эрнест взял в невесты сестру Юлианы Менгден, близкой и единственной подруги принцессы Анны Леопольдовны.
В отличие от отца, карьеру молодой человек, не так давно ставший камергером, делал при дворе и выполнял поручения дипломатического толка. Он был первым, кто привез в Петербург весть об избрании Бирона герцогом Курляндии.
— А зачем Балагуру понадобилось убивать сына фельдмаршала? — изумился я.
Ушаков поморщился:
— Тебе я, пожалуй, сказать могу. Ты у меня конфидент проверенный. Граф Миних-младший по просьбе матушки императрицы присматривал за цесаревной Елисавет Петровной. Видать, на мозоль какую наступил.
— Желаете, чтобы я попробовал изловить Балагура?
Генерал отказался:
— Пусть людишки мои расстараются. Ты, фон Гофен, себя уже показал, да и не хочу я, чтобы начальник твой ревновать тебя ко мне зачал. Я, как Остерман, тоже добром на добро тебе отвечу, токмо потом. А сейчас ступай, отдохни, сокол. Чай, спозаранку в Военной Комиссии прожекты писать.
Не знаю, какую цидульку сочинили люди Остермана, но в итоге ни одной информационной «бомбы», связанной с Россией, в Европе не взорвалось, а мне больше не довелось что либо слышать о достославном кавалере Жан-Пьере Терсье. Не исключаю вероятности, что его стремительно развивающаяся карьера не менее стремительно ухнула вниз. Людовик XV не любил неудачников.
Следующее важное событие, случившееся со мной спустя несколько дней после отбытия кавалера Терсье, было уже не столь приятным.
После каждого из заседаний Военной Комиссии я возвращался домой практически за полночь. Объем работы был таков, что приходилось жертвовать сном, правда, поставленная цель оправдывала любые жертвы. Я привык во всем полагаться на себя, никогда не брал с собой охрану, даже денщик оставался дома, где помогал (или делал вид, что помогает) моим слугам по хозяйству. Верная Ласточка всегда доставляла меня к нужному месту, а я очень привязался к этому благородному во всех отношениях животному.
Ночь выдалась темной, не видно ни зги. Я подъехал к своему «коттеджу», спешился и только собрался постучать в ворота, как совершенно неожиданно был атакован сразу тремя людьми, чьи намерения лишить меня жизни стали понятны после того, как я чудом увернулся от резких выпадов их шпаг. Огнестрельное оружие эти, если так можно сказать, господа не использовали по одной простой причине: не хотели устроить переполох.
Я быстро понял, что имею дело с опытными фехтовальщиками. Они моментально оттеснили меня, почти загнали в невыгодную позицию, но мне все же удалось извернуться и встать так, чтобы с тылу меня прикрывал забор. Теперь можно было не опасаться нападения сзади и сосредоточиться на глухой обороне «один против трех». Перейти в контратаку искушенные противники мне не давали. Правда, чем дольше им приходилось возиться со мной, тем все больше было шансов, что звон клинков привлечет постороннее внимание. Убийцы это прекрасно осознавали, и мне приходилось несладко.
Я закричал в надежде, что Карл услышит мой голос и поспешит на подмогу, но, похоже, кузен не ночевал дома, а высунувшийся из ворот Кирюха тут же был вынужден скрыться во дворе. Один из нападавших едва не проколол его шпагой.
— Держитесь, Дмитрий Иванович, я сейчас что-нибудь придумаю! — закричал денщик.
Обыватели, проживавшие по соседству, не спешили прийти мне на выручку. Народец в округе все больше штатский, а патрули, очевидно, угощались в каком-нибудь кабаке.
Мне удалось слегка зацепить двух противников, но раны, причиненные им, не слишком сковывали их движений. Однако натиск убийц перестал быть ураганным, я получил небольшую передышку и незамедлительно ею воспользовался. Коротким, отточенным практикой движением я послал шпагу вперед. Задумка удалась, подвернувшемуся под удар противнику не удалось парировать выпад. Мужчина отпрянул и практически сразу упал. Кажется, я его убил или тяжело ранил. Оба варианта подходили мне как нельзя лучше. Еще с одним нападавшим помог расправиться Кирюха. Не на шутку разбушевавшийся денщик выскочил из ворот, держа наперевес рогатину — с такими деревенские мужики ходят на медведя. Умело орудуя страшным оружием, мой помощник пришпилил к стене первого из подвернувшихся под руку убийц, а я тут же добил враз оказавшегося беспомощным другого из этой троицы.
Каково же было мое удивление, когда в прижатом рогатиной человеке я опознал… капитан-поручика Огольцова, снявшего с себя по такому случаю гвардейский мундир и переодевшегося в партикулярное. Денщик постарался и довольно серьезно изувечил моего старого врага. Огольцов истекал кровью. Он тяжело дышал и, возможно, находился при смерти.
— Вы?! — пораженный, спросил я.
Огольцов поднял голову, посмотрел на меня с ненавистью.
— Я, — хрипло произнес он.
— За что? — тихо спросил я.
— Я ненавижу вас, фон Гофен, с первой минуты нашего знакомства. Кроме того, вы не пришлись по душе одному моему другу. Он хотел, чтобы вы перед смертью услышали его слова. Жаль, не получилось… — Он закашлялся, из открытого рта струйкой потекла кровь.
— Какие слова? Говорите, Огольцов.
