— Идите сюда, руки не опускайте!
— Еб твою мать, идиот, ты меня в жопу ранил! Никуда я идти не могу!
Я держал Колю за руку, не давая ему упасть. На правую ногу он опираться не мог.
— Тебе надо сесть, — сказал я.
— Я не могу сидеть. Как я буду сидеть, у меня пуля в заднице. Ты погляди только!
— А на колени встать можешь? По-моему, тебе лучше не стоять.
— Ты понимаешь, что меня в батальоне засмеют? В жопу раненный — и кем? Щеглами какими-то, прямо от конвейера.
Я помог ему опуститься на снег. Сгибая правую ногу, чтобы встать на колено, он поморщился. Офицеры в траншее, должно быть, устроили командирское совещание. Потом раздался новый голос — постарше, повластнее:
— Оставайтесь на месте! Мы идем к вам!
Коля хрюкнул:
— Он нам говорит… Да мне кажется, как раз на месте я и останусь, раз у меня теперь ваша пуля в жопе.
— Может, навылет прошла? Так же лучше, правда, если навылет?
— Ну так сними с меня штаны да проверь. — Коля мучительно ухмыльнулся.
— Что мне сделать? Тут можно сделать что-нибудь?
— Перетянуть надо, говорят. Не волнуйся, я сам. — Он развязал шнурки стеганой шапочки, снял ее и прижал к пулевому отверстию. Резко втянул воздух, зажмурился от боли. А когда снова открыл глаза — как будто что-то вспомнил. Свободной рукой полез себе под свитер и вытащил ящичек с яйцами.
— Сунь себе куда-нибудь, — распорядился он. — Чтоб не померзли. Только не урони, будь добр.
Через несколько минут к нам покатился «козлик» с цепями на колесах и тяжелым пулеметом в кузове. Пулеметчик навел его прямо на нас, когда машина остановилась рядом.
Из «козлика» выпрыгнули сержант и летеха. Оба держали руки на кобурах. Сержант остановился у отброшенного «шмайссера», осмотрел его, потом взглянул на Колю:
— Наши снайперы заметили немецкий автомат. Они выполняли инструкцию.
— Вы это называете «снайперы»? Их учат в жопу стрелять?
— Почему у тебя немецкий автомат?
— У него кровь течет, ему санитаров надо, — сказал я. — Может, потом вопросы?
Лейтенант посмотрел на меня. В его плоском лице не читалось ничего, кроме скуки, равнодушия и легкого отвращения. Он был брит наголо и стоял на морозе без шапки, словно не замечая пронизывающего ветра.
— Гражданский? И будешь еще мне тут командовать? Тебе расстрел на месте полагается за нарушение комендантского часа и выход за городскую черту без разрешения.
— Товарищ офицер, пожалуйста. Еще немного, и он кровью истечет.
Коля сунул руку в карман и выудил письмо капитана Гречко, протянул его лейтенанту. Тот прочел, сперва с подозрением, а когда дошел до подписи — весь как-то окаменел.
— Ну сказали бы сразу, — пробурчал он и махнул рукой пулеметчику и водителю, чтобы помогли.
— Сразу… Да я орал вам его фамилию, а вы палили!
— Мои бойцы действовали по инструкции. Вы наступали с вражеским оружием, нас не предупреждали…
— Коля. — Я положил руку ему на плечо. Он поднял голову, уже открыв рот, чтобы словесно уничтожить летеху на месте. И впервые в жизни до него дошло, что надо заткнуться. Он улыбнулся, чуть закатив глаза, но заметил, какое у меня лицо. Проследил за моим взглядом — кровь расплывалась под ним на снегу, вся штанина уже была темная и мокрая. Снег походил на вишневое мороженое, которое отец покупал мне летом в парке.
— Не волнуйся, — сказал Коля, не отрывая взгляда от крови. — Это пока немного, не переживай.
Водитель схватил его под мышки, пулеметчик — под колени, и так Колю перенесли на заднее сиденье командирского «козлика», урчавшего мотором. Я скрючился между сиденьями, а Коля лежал на животе, укрытый шинелью для тепла. Мы развернулись и поехали к окопам, и всякий раз, когда машину встряхивало на ухабах, он закрывал глаза. Я забрал у него пропитавшуюся кровью шапчонку и сам прижал к пулевому отверстию, стараясь удержать ее на месте, но не сделать ему больно.
Не открывая глаз, он улыбнулся:
— Лучше б меня по заднице гладила Вика.
— Очень больно?
— Тебя когда-нибудь ранили в жопу?
— Нет.
— Ну тогда знай: да, больно. Хорошо хоть, не спереди попали. Лейтенант, прошу вас, — сказал он громче, — объявите благодарность своим снайперам, что не прострелили мне яйца.
Лейтенант, сидевший впереди, смотрел только на дорогу и ничего не ответил. Его бритый череп был весь исцарапан, остались мелкие белесые шрамы.
— Ленинградки им тоже благодарны.
— Мы тебя отправим в госпиталь на Кировский, — сказал лейтенант. — Там у нас лучшие хирурги.
— Очень хорошо, органы дадут вам медаль. А когда меня выгрузите, отвезите моего друга на Каменный остров. У него важный пакет для капитана.
Лейтенант хмуро промолчал — он злился, что приходится исполнять распоряжения рядового, но опасался рисковать. С органами шутки плохи. Мы притормозили у баррикады — наваленных мешков с песком — и почти две минуты потеряли, пока солдаты наводили деревянный помост через траншею для «козлика». Водитель орал им, чтоб поживее, но бойцы, усталые и равнодушные, все равно не спешили — то и дело переругивались, как правильнее класть мостки. Наконец перебрались. Водитель нажал на газ, и мы птицей полетели мимо пулеметных гнезд и дотов.
— Сколько до госпиталя? — спросил я водителя.
— Десять минут. Если повезет — восемь.
— Постарайся, чтобы повезло, — сказал Коля.
Глаза он зажмурил, вжался лицом в сиденье, светлые волосы рассыпались и закрыли лоб. За последнюю минуту он очень побледнел, его била дрожь. Свободную руку я положил ему на затылок. На ощупь кожа была холодна.
— Не волнуйся, — сказал он. — У друзей я видел кровотечения и похуже, а через неделю они уже вальс-бостон танцевали. Так хорошо у нас зашивают.
— Я не волнуюсь.
— В человеке знаешь сколько крови? Литров пять, да?
— Не знаю.
— Это лишь на вид сейчас много, а из меня только где-то с литр вытекло. А то и меньше.
— Может, тебе помолчать?
— А зачем? Почему не поговорить? Слушай, сходи на свадьбу сам. Потанцуй с капитанской дочкой, потом придешь ко мне в госпиталь, расскажешь. В подробностях и красках. Во что одета, чем пахнет… все запомни. Я пять дней без перерыва на нее дрочил, знаешь? Ну ладно, на Вику один раз. Извини. Но она чуть ли не совсем в этом хлеву разделась, когда нож цепляла. Сам же видел. Я что, виноват?
— И когда успел?
— На ходу, пока сюда топали. В армии быстро учишься дрочить на марше. Руку в карман, делов-то.
— Пока мы ночью шли, ты… мастурбировал на Вику?
— Я не хотел тебе говорить. Ты вообще спал на ходу полночи, мне было скучно, надо же чем-то заняться. Ну вот, сердишься. Не сердись на меня.
— Да не сержусь я, с чего ты взял?
Водитель резко дал по тормозам, и Коля скатился бы с сиденья, если б я его не придержал. Я вытянул шею и посмотрел через ветровое стекло. Мы уже почти въехали на Кировский завод — огромный город в городе. Десятки тысяч людей трудились здесь день и ночь. Некоторые кирпичные цеха немцы разбомбили или сровняли с землей своими артналетами. Глазницы окон были затянуты брезентом или забиты фанерой. В воронках, которые усеивали площадки между цехами, стоял лед. Тысячи рабочих эвакуировали, еще тысячи погибли или ожидали смерти на передовой, но все равно заводские трубы дымили, женщины тянули вагонетки с углем, громыхали молоты и прессы, жужжали токарные станки, гудели прокатные станы.
Из сборочного цеха, огромного, как самолетный ангар, выкатывалась танковая колонна — отремонтированные «КВ». По грязному снегу медленно лязгало и ревело восемь танков — некрашенные, они перегородили весь путь.
— Почему остановились? — спросил Коля. Голос его звучал слабее, чем минуту назад, и я очень испугался.
— Танки едут.
— «К-клим Ворошилов»?
— Да.
— Хороший танк.
Наконец, колонна прошла, и мы снова рванули вперед. Водитель давил на акселератор изо всех сил, правил уверенно — видимо, хорошо знал завод. Мы мчались по закоулкам за двигательными цехами, по немощеным дорогам между складами и гаражами под жестяными крышами, на которых торчали приземистые кирпичные трубы. Но даже большому знатоку местности требовалось время, чтобы доехать до другого края этого бескрайнего завода.
— Вон, — произнес наконец лейтенант, показывая на кирпичный склад, где обустроили местный госпиталь. Повернулся к нам и посмотрел на Колю. Лица не увидал и перевел вопросительный взгляд на меня. Я пожал плечами. А что я мог сказать?
— Ч-черт! — воскликнул водитель, хлопнув ладонью по баранке и снова нажав на тормоза. По рельсам поперек дороги пыхтел маленький маневровый паровоз. Он тащил вагоны с железным ломом.
— Лев?
— А?
— Мы близко?
— По-моему, очень.
Губы у Коли посинели, дыхание было мелким и рваным.
