class="p1">На третьей площадке я перестала потеть – и уверилась, что Шоломанча где-то рядом. Тот, кто создал это место, прекрасно понимал, что делает.
Разговоры на десятках языков эхом отдавались от стен и сливались в низкий настойчивый гул вроде трагедийного хора, который стоит поодаль и пытается сказать что-то важное. Казалось, не имеет никакого значения, что именно говорят и делают люди – смеются или перегибаются через перила, чтобы сфотографировать колодец, – эхо вбирало все и превращало в сплошное рокочущее послание.
Верхний мир поглотила темнота колодца – он свелся к маленькому кружку неба, слишком яркому, чтобы смотреть на него снизу. Мне не хотелось идти дальше, но лестница была слишком узкой, чтобы останавливаться надолго: спереди и сзади меня подталкивали, вынуждая двигаться. Нужно было идти. Мы должны спуститься. Должны войти.
В городе вход в анклав обычно делают как можно незаметнее, чтобы входить и выходить, не привлекая чужого внимания. Если на глазах у какого-нибудь зауряда маг чудесным образом просочится сквозь стену, анклаву это обойдется в гигантское количество маны – а может быть, вход вообще обрушится.
Но входом в Шоломанчу никто не пользовался ежедневно. После того как очищение сокращало число злыдней, учеников переправляло внутрь заклинание допуска, которое ценой огромных трат протаскивало их в нематериальной форме через ворота и защитные заклинания прямо в спальни для новичков. После выпуска мы выходили через ворота, но оказывались не в Португалии – порталы рассылали нас туда, откуда мы пришли.
Этими дверями пользовались только злыдни, и непрерывный поток заурядов осложнял им проникновение в школу. Владелец дома начал с садовых вечеринок и причудливых церемоний; он наверняка сам был магом (а если не он, то архитектор). Во всяком случае, это место всегда притягивало заурядов. А затем торжественные фальшивые ритуалы сменились банальными экскурсиями.
Если раз в сорок лет требовалось отправить кого-нибудь в школу через вход – например, нью-йоркских големов, после войны установивших в столовой новое оборудование, – то, очевидно, анклавы просто арендовали весь дом и сад, допустим, под предлогом съемок. В процессе, возможно, и впрямь снимали документальный фильм, который привлекал еще больше туристов, желающих пройти ритуал, и каждый в промежутках между селфи вкладывал крошечную толику маны, переживая восторг, благоговение и легкую тревогу, когда закрывал глаза и представлял, что он здесь один, что он спускается в непроглядную темноту, проходя инициацию, о которой рассказывали путеводители.
Колодец закончился туннелем странной формы с многочисленными ответвлениями. Они никуда не вели и были вырублены в необычайно мягком известняке, будто их выгрызло нечто живое. Тяжесть земли над головой казалась физически ощутимой, и дешевый светильник, установленный, чтобы люди не спотыкались, не делал это место менее страшным, отчасти потому что откровенно сюда не вписывался – он лишь слабо пытался бороться с темнотой. В толпе не было видно лиц. Люди переговаривались, бормотали, на лестнице кто-то пронзительно рассмеялся. У меня в глазах стояли слезы, размывая тусклый оранжевый свет, собственное дыхание гулко отдавалось в ушах. Мне хотелось идти в неумолимом потоке туристов к проблескам света, время от времени вспыхивающим впереди. Идти, идти – и выбраться отсюда, спастись вместе с остальными. Вот и еще одна причина для постройки этого странного туннеля – ничего не подозревающие зауряды проходили тем же путем, который должны были проделать дети волшебников. В ужасную удушливую тьму – и обратно на свет.
Вдоль стены веяло сквозняком, и с ним доносился слабый знакомый запах озона, железа и машинного масла, с ноткой гниющего мусора. Запах Шоломанчи. Я вдохнула его, всей душой ощутив, как я близко – как близко мы все, – и перестала двигаться по течению. Никто не знал, зачем я здесь. Никто меня не видел. Я была одной из тысячи теней, вместе бредущих в темноте, я ничего не значила, и никто бы не обратил внимания… ну да, они и не заметили, когда я шагнула в темное ответвление коридора и перестала существовать.
Я наткнулась на какие-то каменные обломки, чуть не упала, но удержалась – напрягла мышцы живота и выпрямилась, с заклинанием на губах и выставленными вперед руками, готовая к бою. Однако это было излишне: никто на меня не нападал.
Я ничего не видела, хотя неплохо ощущала пространство вокруг; в следующее мгновение рядом оказались Лизель и Аадхья. Мы снова чуть не упали, когда обе мгновенно заняли оборонительную позицию. Пол под ногами был таким неровным, что мы невольно приваливались друг к другу. Вспыхнул слабый свет: Аадхья достала маленький шарик – кристалл в оправе позолоченного латунного кружева, медное кольцо и крошечные лопасти. Она подбросила его, и он с жужжанием ожил и медленно засветился, озарив огромную пещеру, вероятно не меньше сада, и все, что находилось наверху, над этой обширной пустотой, сразу стало казаться ненадежным.
Здесь некогда находилась большая площадь с колоннами и фонтанами, высеченными в стенах – все это, вероятно, были защитные артефакты. Теперь остались лишь смутные намеки на кариатид и львиные головы под густым слоем грязи и слизи. Повсюду текла какая-то зеленая жижа, пахло плесенью, застоявшейся водой и ржавчиной; на полу валялись останки мертвых злыдней, обгоревшие панцири, потрескавшиеся детали механизмов.
На центральной плите были написаны знакомые слова, запечатленные в сердце Шоломанчи: предоставлять убежище и защиту всем магически одаренным детям на свете. Вокруг изгибами шли вариации заклинаний, выгравированных на дверях Шоломанчи, – длинный перечень защитных чар. «Зло, не приближайся: мудрость этих врат – страж убежища». Глубоко врезанные в камень, буквы были заполнены золотом, которое все еще ярко блестело, несмотря на слой плесени.
Но заклинание потрескалось – витые буквы пересекала широкая темная щель. Массивные глыбы камня торчали во все стороны под острыми углами, под ногами валялись груды обломков. Площадь покрывали зигзагообразные разломы, расходящиеся от огромных бронзовых дверей Шоломанчи, криво висящих на петлях. Выглядело все так… ну, будто в недавнем прошлом сработало заклинание супервулкана.
В зале ничто не двигалось, только каждые несколько секунд где-то капала вода. Между дверью и косяком зияли трещины, достаточно большие, чтобы в них можно было заглянуть, но даже при свете магического шара я на той стороне не видела ничего, кроме непроглядной тьмы. Это могла быть небольшая ниша в стене пещеры, или неосвещенный выпускной зал, или пустота. Это могла быть туша огромного чреворота, тесно прижавшегося к двери с той стороны и пытающегося выбраться.
– Я захожу, – сказала я, и мой голос странным эхом отозвался от стен. – Ждите здесь.
– Ждать, когда, спасаясь от тебя, выскочит Терпение? – ядовито уточнила Лизель. – Нет уж. С тобой нам спокойней, чем одним.
– Пошли, – сказала Аадхья.
Я не спорила.
