— Эх, жаль, что ты пьян, — сказал один из летчиков.
— Да, я пьян, — сказал Плешак. — И надеюсь, что все вы, джентльмены и товарищи, не откажетесь со мной выпить, потому что сегодня я счастлив, хотя меня и оскорбил невежа танкист, назвал меня пьянчугой, эрзац Санта-Клаусом.
— Досадно, право, что ты пьян, — сказал другой летчик. — А как вернулся на аэродром?
— Не задавай мне вопросов, — с достоинством сказал Плешак. — Я вернулся в штабной машине Двенадцатой бригады. Когда я спустился на своем верном парашюте, во мне склонны были усмотреть фашистского преступника, потому что я не владею икс… икспанским языком. Но когда я удостоверил свою личность, недоразумение рассеялось, и ко мне отнеслись с исключительным вниманием. Ах, поглядели бы вы, как горел этот «юнкерс»! Я и загляделся, а тут на меня спикировали «фиаты». И если бы только я сумел рассказать вам!
— Он сегодня сбил трехмоторный «юнкерс» над Харамой, а его ведомые отстали, ну, его и подшибли, хорошо еще, парашют не подвел, — сказал один из летчиков. — Вы, наверно, его знаете, это Плешак Джексон.
— А сколько ты падал, не раскрывая парашюта? — спросил другой летчик.
— Шесть тысяч футов, а когда раскрыл — думал, у меня диафрагма лопнет. Меня словно надвое перерезало. «Фиатов» было, должно быть, десятка полтора, и надо было уйти пониже, чтобы не достали. А потом пришлось поработать со стропами, чтобы дотянуть до своего берега. Тянул, тянул, да и шлепнулся здорово. Ветер, правда, помогал.
— Фрэнку пришлось срочно вернуться в Алькалу, — сказал летчик. — А мы тут затеяли игру. Но нам тоже надо вернуться до рассвета.
— Не желаю играть в кости, — сказал Плешак. — Желаю пить шампанское из стаканов с окурками.
— Я сейчас вымою, — сказал Эл.
— Здоровье товарища эрзац Санта-Клауса! — сказал Плешак. — За дедушку Клауса.
— Будет вам, — сказал Эл. Он собрал стаканы и понес в ванную.
— Он что, танкист? — спросил один из летчиков.
— Да. Он здесь с самого начала.
— Говорят, от танков сейчас никакого проку.
— Вы уже ему об этом говорили, — сказал я. — Не довольно ли? Он весь день был в деле.
— А мы нет? Но я серьезно спрашиваю, от них правда нет проку?
— Немного, но от него-то прок есть.
— Я не сомневаюсь. Он, по всему видно, хороший парень. Сколько они получают?
— Получали по десять песет в день, — сказал я. — Теперь он на лейтенантском окладе.
— Испанского лейтенанта?
— Да.
— Вот чудак. Или он здесь из-за своих убеждений?
— Да, из-за убеждений.
— Тогда понятно, — сказал он. — Эй, Плешак, должно быть, не сладко выбрасываться на такой скорости, да еще с оторванным хвостом?
— Да, не сладко, — сказал Плешак.
— И как ты себя чувствовал?
— Я все время думал, товарищ.
— А сколько выбросилось с «юнкерса»?
— Четверо, — сказал Плешак. — А всего их там было шесть человек. Пилота я подстрелил наверняка, я заметил, когда он прекратил огонь. У них бывает еще второй пилот, он же и пушкарь, но того я, наверно, тоже прикончил. Не иначе, а то бы он продолжал стрелять. А может быть, он задохнулся. Во всяком случае, вывалились четверо. Хотите, я все подробно расскажу? Это у меня хорошо получается.
Он сидел на кровати с большим стаканом шампанского в руке, и его розовая лысина и розовое лицо лоснились от пота.
— Почему никто за меня не выпьет? — спросил Плешак. — Я хочу, чтобы все товарищи выпили за меня, а потом я опишу эту сцену во всей ее красоте и ужасе.
Все мы выпили.
— На чем я остановился? — спросил Плешак.
— На том, как ты вышел из отеля «Мак-Алистер», — сказал один из летчиков. — Во всей твоей красоте и ужасе. Не ломайся ты, Плешак. Как это ни странно, мы хотим тебя послушать.
— Я расскажу, — пообещал Плешак, — но прежде надо еще выпить шампанского. — Он допил свой стакан, когда пили за него.
— Этак он, пожалуй, уснет, — сказал другой летчик. — Не наливай ему больше полстакана.
Плешак проглотил и полстакана.
— Я расскажу, — сказал он, — только налейте еще.
— Слушай, Плешак, говори толком все как было. У тебя несколько дней не будет машины, а нам завтра летать, нам не только интересно, но и нужно знать, как все было.
— Я подал рапорт, — сказал Плешак. — Можете почитать на аэродроме. Там есть копия.
— Не ломайся, Плешак. Рассказывай.
— Ну и расскажу, — сказал Плешак. Он похлопал глазами, потом сказал Элу: — Здорово, товарищ Санта-Клаус. Сейчас расскажу. А вы, товарищи, слушайте.
И он рассказал.
— Все было непередаваемо и прекрасно, — сказал Плешак и отпил из стакана.
— А ты без предисловий, — сказал кто-то из летчиков.
— Я испытал глубокие чувства, — сказал Плешак. — В высшей степени глубокие чувства. Чувства чистейшей воды.
— Пошли, ребята, — сказал какой-то летчик. — От розовой плеши толку не добьешься. Или еще раз сыграй.
— Добьешься, — сказал другой. — Он еще прогревал мотор.
— Меня критикуют? — спросил Плешак. — И это благодарность Республики!
— Послушай, Санта-Клаус, — сказал Эл. — А как все-таки это было?
— И это вы спрашиваете меня? — воскликнул Плешак. — Вы задаете вопросы мне? Да вы были когда-нибудь в деле, товарищ?
— Нет, — сказал Эл. — А брови я подпалил, когда брился.
— Не кипятитесь, — сказал Плешак. — Я расскажу этот неописуемый и прекрасный эпизод. Я ведь, знаете, не только летчик, но и писатель.
И он мотнул головой в подтверждение своих слов.
— Он пишет в меридианский «Аргус». Без перерыва. Его никак не могут остановить.
— У меня талант, — сказал Плешак. — Талант свежего и оригинального описания. У меня есть газетная вырезка. Я ее потерял, там так и сказано. Вот я хочу вам все описать.
— Ладно. Ну и как все это было?
— Товарищи, — сказал Плешак. — Это неописуемо. — Он протянул стакан.
— Ну, что я говорил, — сказал кто-то из летчиков. — Двух слов связать не может. Он и за месяц не протрезвится.
— Ты, — сказал Плешак, — несчастная ты козявка. Слушай! После разворота я поглядел вниз и вижу — он дымит и все-таки тянет по курсу, прямо к горам. Но быстро теряет высоту, и я нагнал и дал сверху еще раз. Ведомые были еще со мной, он вильнул и задымил еще пуще. А потом люк раскрылся, и там как в доменной печи, а потом они стали вываливаться. Я сделал переворот через крыло, отвалил, сделал «горку», а сам смотрю назад и вниз, как они выбираются, словно из топки, как барахтаются, как раскрываются парашюты, будто большие красивые вьюнки, а «юнкерс» пылает — такого я никогда не видел — и штопорит, а под ним четыре парашюта, красивые такие и медленно плывут в небе, а один вдруг загорелся и стал падать быстрее, и я следил за ним, а тут пули, а за ними «фиаты», пули и «фиаты».
— Да ты правда писатель, — сказал один из летчиков. — Это тебе надо написать для «Воздушных асов». Но ты скажи по-человечески, что же случилось?
— Странно, — сказал Плешак. — Я же и говорю. И знаешь, без шуток, это было зрелище. Я до того ни разу не сбивал трехмоторного «юнкерса», и я счастлив.
— Мы все счастливы, Плешак. Но ты расскажи, как это было на самом деле.
— Ладно, — сказал Плешак. — Вот только выпью и расскажу.
— Как вы их встретили?
— Мы были в левом эшелоне построения, потом зашли слева и ударили из всех четырех пушек, почти вплотную. Прежде чем отвалить, повредили еще три. «Фиаты» держались выше, прикрываясь солнцем. И они спикировали, только когда я остался один любоваться зрелищем.
— А что же, ведомые тебя бросили?
— Нет. Я сам виноват. Загляделся. Ну они и проскочили. Нет такого строя, чтобы можно было любоваться парадом. Надеюсь, они догнали эскадрилью и пристроились. Не знаю. Об этом не спрашивайте. Я устал. Был душевный подъем. А теперь я устал.
— Спать тебе хочется, вот что. Вдрызг пьян, вот и клонит ко сну.
— Просто я устал, — сказал Плешак. — Имею я право устать? А если мне захочется спать, имею я право спать? Как по-твоему, Санта-Клаус? — обратился он к Элу.
— Само собой, — сказал Эл. — Конечно, имеете право. Мне самому спать хочется. Ну, как, будете еще играть?
— Нам надо доставить его в Алькалу и самим надо там быть, — сказал один из летчиков. — А что, вы в проигрыше?
— Небольшом, — сказал Эл.
— Хотите отыграться? — спросил летчик.
— Ставлю тысячу, — сказал Эл.
— Держу, — сказал летчик. — Говорят, платят вам не густо.
— Не густо, — сказал Эл.
Он положил бумажку в тысячу песет на пол, потряс кости в сжатых ладонях так, что они застучали, и резко кинул их на пол. Выпало один и один.
— Еще раз? — спросил летчик, поднимая с полу бумажку и глядя на Эла.
— Не стоит, — сказал Эл и поднялся.
— Может, ссудить деньгами? — спросил летчик и посмотрел на него с любопытством.
— Мне они ни к чему, — сказал Эл.
— Сейчас нам надо спешить на аэродром, — сказал летчик. — Но как-нибудь на днях сыграем еще. Притащим Фрэнка и других и сразимся. Может выйти хорошая партия. Вас не подвезти?
