Обеими руками придерживая свою шляпу, он побежал по краю пустыря к дому, где уже ярко светились все окна.
На пустыре лежала девушка, сцепив руки на затылке.
— Помоги мне вынести это, — сказала она в траву, ни к кому не обращаясь, потому что никого рядом не было. Потом, вдруг зарыдав, повторила: — Помоги мне, Висенте. Помоги мне, Фелипе. Помоги мне, Чучо. Помоги мне, Артуро. И ты, Энрике, помоги мне…
Когда-то она произнесла бы молитву, но это было потеряно, а ей так нужна была опора!
— Помогите мне молчать, если они возьмут меня, — сказала она, уткнувшись ртом в траву. — Помоги мне молчать, Энрике. Помоги молчать до конца, Висенте.
Она слышала, как позади нее продираются они, точно загонщики, когда бьют зайцев. Они шли широкой стрелковой цепью, освещая траву электрическими фонариками.
— О Энрике, — сказала она, — помоги мне!
Она разжала руки, сцепленные на затылке, и протянула их по бокам.
— Лучше так. Если побегу, они будут стрелять. Так проще.
Медленно она поднялась и побежала прямо на машину. Луч прожектора освещал ее с ног до головы, и она бежала, видя только его белый, ослепляющий глаз. Ей казалось, что так лучше.
За спиной у нее кричали. Но стрельбы не было. Кто-то сгреб ее, и она упала. Она слышала его тяжелое дыхание.
Еще кто-то подхватил ее под руки и поднял. Потом, придерживая с обеих сторон, они повели ее к машине. Они не были грубы с ней, но упорно вели ее к машине.
— Нет, — сказала она. — Нет! Нет!
— Это сестра Висенте Итурбе, — сказал лейтенант. — Она может быть полезна.
— Ее уже допрашивали, — сказал другой голос.
— Как следует ни разу.
— Нет! — сказала она. — Нет! Нет! — Потом громче: — Помоги мне, Висенте! Помоги, помоги мне, Энрике!
— Их нет в живых, — сказал кто-то. — Они тебе не помогут. Не глупи.
— Неправда! — сказала она. — Они мне помогут. Мертвые помогут мне. Да-да! Наши мертвые помогут мне!
— Ну так погляди на своего Энрике, — сказал лейтенант. — Убедись, поможет ли он тебе. Он тут, в багажнике.
— Он уже помогает мне, — сказала девушка Мария. — Разве вы не видите, что он уже помогает мне? Благодарю тебя, Энрике. О, как я благодарю тебя!
— Будет, — сказал лейтенант. — Она сошла с ума. Четверых оставьте стеречь оружие, мы пришлем за ним грузовик. А эту полоумную возьмем в штаб. Там она все расскажет.
— Нет, — сказала Мария, хватая его за рукав. — Вы разве не видите, что все они мне помогают?
— Чушь! — сказал лейтенант. — Ты просто свихнулась,
— Никто не умирает зря, — сказала Мария. — Сейчас все мне помогают.
— Вот пусть они тебе помогут еще через часок, — сказал лейтенант.
— И помогут! — сказала Мария. — Не беспокойтесь. Мне теперь помогают многие, очень многие.
Она сидела очень спокойно, откинувшись на спинку сиденья. Казалось, она обрела теперь странную уверенность. Такую же уверенность почувствовала чуть больше пятисот лет назад другая девушка ее возраста на базарной площади города, называемого Руаном.
Мария об этом не думала. И никто в машине не думал об этом. У этих двух девушек, Жанны и Марии, не было ничего общего, кроме странной уверенности, которая внезапно пришла к ним в нужную минуту. Но всем полицейским было не по себе при виде Марии, очень прямо сидевшей в луче фонаря, который озарял ее лицо.
Машины тронулись: в головной на заднем сиденье пулеметчики убирали автоматы в тяжелые брезентовые чехлы, отвинчивая приклады и засовывая их в косые карманы, стволы с рукоятками — в среднее отделение, а магазины — в плоские наружные кармашки.
Негр в шляпе вышел из-за угла дома и помахал головной машине. Он сел впереди с шофером, и все четыре машины свернули на шоссе, которое выводило по берегу к Гаване.
Сидя рядом с шофером, негр засунул руку за пазуху и стал перебирать синие камешки ожерелья. Он сидел молча и перебирал их, как четки. Он был раньше грузчиком в порту, а потом стал осведомителем и за сегодняшнюю работу должен был получить от гаванской полиции пятьдесят долларов. Пятьдесят долларов — это немалые деньги в Гаване по нынешним временам, но негр не мог больше думать о деньгах. Когда они выехали на освещенную улицу Малекон, он украдкой оглянулся и увидел гордо сиявшее лицо девушки и ее высоко поднятую голову.
Негр испугался. Он пробежал пальцами по всему ожерелью и крепко сжал его в кулак. Но оно не помогло ему избавиться от страха, потому что здесь была древняя магия, посильней его амулетов.
1939
Рейс к победе
«Кольерс», 22 июля 1944
Никто теперь не помнит дату библейской битвы при Спломе. Но день, в который мы заняли береговой район Фокс-Грин, известен точно: это было шестого июня и дул свирепый норд-вест. Когда мы серым утром шли к берегу, крутые зеленые волны вставали вокруг длинных, похожих на стальные гробы десантных барж и обрушивались на каски солдат, сгрудившихся в тесном, напряженном, неловком молчаливом единении людей, идущих на бой. Впереди, в стальном трюме, стояли ящики с тринитротолуолом, обвязанные резиновыми спасательными поясами, чтоб можно было пустить их вплавь по волнам прибоя, и противотанковые ружья в непромокаемых чехлах, напоминающих прозрачные дождевики американских школьниц.
К каждому предмету был тоже прикручен резиновый спасательный пояс и такие же серые резиновые пояса, застегнутые под мышками, были на всех солдатах.
Когда в баржу ударяла волна, зеленая вода вспенивалась добела и захлестывала людей, оружие и ящики боеприпасов. Впереди виден был берег Франции. Серые глыбы транспортов с целым лесом подъемных стрел остались позади, и море кругом усеяно было десантными судами, ползущими вперед, к Франции.
Когда нашу баржу выносило на гребень волны, мы видели невысокие силуэты крейсеров, вытянувшихся в один ряд, и два больших линкора, стоящих бортом к берeгy. Мы видели яркие вспышки орудийных залпов и коричневый дым, который клубился и постепенно таял на ветру.
— Какой у вас курс, штурвальный? — крикнул с кормы лейтенант Роберт Эндерсон из Ронока, штат Виргиния.
— Два двадцать, сэр, — ответил штурвальный Фрэнк Кэрир из Согэса, штат Массачусетс. Это был худенький веснушчатый паренек, не сводивший глаз с компаса.
— Вот и держите два двадцать, черт вас возьми! — сказал Эндерсон. — Нечего кататься по всему океану.
— Я держу два двадцать, сэр, — кротко возразил штурвальный.
— Ну и держите так, — сказал Энди. Он нервничал, но экипаж, впервые совершавший высадку под огнем, знал, что этот офицер водил десантные суда и к африканским берегам, и в Сицилию, и в Салерно, и люди чувствовали доверие к своему командиру.
— Не врежьтесь вон в ту баржу! — крикнул Энди, и мы пронеслись совсем близко от безобразного стального корпуса десантной баржи для танков — по ним хлестали волны, солдаты сгрудились в укрытии.
— Я держу два двадцать, — сказал штурвальный.
— Это не значит, что вы должны натыкаться на все, что плавает по океану, — сказал Энди. Он был красивый молодой человек с впалыми щеками, подчеркнуто военной выправкой и немного нервозный. — Мистер Хемингуэй, будьте добры, вы разглядите в ваш бинокль, какой там флаг?
Я достал из внутреннего кармана маленький цейсовский бинокль, завернутый в шерстяной носок вместе с тряпочкой для протирания стекол, и стал наводить на флаг. Не успел я поймать флаг в фокус, как стекла залило волной.
— Зеленый.
— Значит, мы уже в заминированной зоне, — сказал Энди. — Прекрасно. Штурвальный, что с вами такое? Неужели вы не можете держать курс два двадцать?
Я пытался протереть бинокль, но это было безнадежное дело, и я опять завернул его до поры до времени и стал смотреть, как линкор «Техас» обстреливает берег из артиллерии. Он сейчас находился позади нас, чуть правее, и посылал снаряды через наши головы, пока мы продвигались к французскому берегу, который становился виден все яснее, по курсу два двадцать, а может быть и нет, смотря по тому, кому верить — Энди или штурвальному Кэриру.
Цепь невысоких скалистых гор кое-где прерывали долины.
Видна была деревня в одной из долин с торчащим над крышами церковным шпилем. Виден был лесок, сбегающий к самому морю. Виден был одинокий дом, справа, совсем на берегу. На всех мысах горели заросли дрока, но норд-вест гнал дым низко над землей.
Наши солдаты, кроме тех, которые, позеленев от морской болезни, только о том и думали, как бы сдержать рвоту, пока не доберутся до стального борта баржи, наблюдали за огнем «Техаса» с удивлением и радостью. В своих стальных касках они напоминали средневековых копейщиков, на помощь которым нежданно-негаданно явилось странное, невиданное чудище.
Когда с «Техаса» били четырнадцатидюймовые орудия, вспышка слепила, как при пуске металла из домны, и пламя высоко выносилось вперед. Потом каждый раз заклубится желто-бурый дым, и сила удара докатится до нас. Каски солдат задребезжат от сотрясения. В ушах звон, точно от удара тяжелой боксерской перчаткой.
