— О том, что вы хорошо знаете. О путешествии.
— О путешествии? Я не знал, что вы полюбили странствия с их прелестями и опасностями! И о каких же странах вы расскажете?
— Я расскажу о городе. О городе боли, в стенах которого есть место добру и злу. Расскажу о пороках и добродетелях. Мое произведение будет называться Summa Criminalis — «Сумма преступления», но я, как это сейчас принято, напишу его на том языке, на котором говорим мы с вами.
— Добро, зло, добродетель, преступления! Какая замечательная выйдет комедия! — воскликнул Чекко Ангольери и расхохотался.
— Да, в каком-то смысле это будет комедия, — пробормотал поэт. — Но сейчас не время рассуждать о литературе…
— Кстати, почему я не замечаю сегодня привычного веселья? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Присутствующие повернулись к нему как марионетки на ярмарке.
— Разумеется, смерть магистра Теофило нарушила гармонию, царившую ранее на Третьем Небе. Лишила хрустальный свод небес одной из его звезд, и я понимаю ваше горе, — продолжал Данте.
— Сначала мастер Амброджо, потом — Теофило, — пробормотал Августино. — И Теофило тоже… Но почему?
— Иногда смерть идет к своей цели окольным путем, — сказал, уставившись в стакан, Веньеро. — Мы боимся удара ее правой руки, а она наносит его левой.
Остальные по-прежнему молча смотрели на Данте, и на их лицах проступало напряжение.
— Все это еще ужаснее оттого, что зло восседает вместе с вами за этим же столом, — ледяным тоном заявил поэт.
Собравшиеся вокруг стола напряглись еще больше и помрачнели.
Наконец молчание нарушил Чекко из Асколи:
— Зло? Среди нас? Вы говорите о дурном расположении небес по отношению к нам, из-за которого погибли двое из преподавателей будущего университета?
— Нет. Я говорю о том из вас, кто убил Амброджо и Теофило.
На это обвинение не последовало никакой особой реакции. Каждый смотрел прямо перед собой или лишь исподтишка косился на соседей. Такое ощущение, что они знали, что один из них — убийца, но относились к этому с равнодушием и не желали его выдавать.
Чекко из Асколи склонил голову на сжатые в кулаки руки, но через некоторое время встрепенулся.
— Вы правы, мессир Алигьери. Наверное, мы сами думаем то же самое. Ведь не только вы старались проникнуть во мрак, окутывающий эти преступления. Мы тоже озабочены, и наши умы тоже изо всех сил стремятся познать истину. Однако мы, как и вы, ничего не поняли, а лишь пришли к тому неутешительному выводу, что смерть встала на пути замысла, который мог бы прославить город, гостеприимно принявший нас. Смерть Теофило, последовавшая за смертью мастера Амброджо, знаменует собой конец Флорентийского университета.
— Его не будет? — спросил Данте.
— Увы — нет! — ответил Бруно. — Да и не только из-за трагических утрат, понесенных Третьим Небом. Очевидно, что этот город еще не готов к тому, чтобы стать вместилищем высшего учебного заведения, о котором мы мечтали. Флоренции не нужен центр наук и искусств, не имеющий прямого отношения к торговле. Бонифаций уже основал университет Sapientia Urbis в Риме. Падуя и Болонья совсем рядом и будут манить к себе вашу молодежь. Вряд ли наш университет пользовался бы здесь успехом, даже если бы смерть не нанесла свои удары.
Данте почувствовал, как у него в душе закипает ярость.
Значит, они грустят потому, что не будет университета, а не потому, что убили двух человек?!
Поэт взглянул в другой конец таверны, ища взглядом Антилию.
Они — лицемеры, находящиеся во власти колдуна, трепещущие при одном виде блудницы и поклоняющиеся жестоким богам! И при этом среди них скрывается убийца. И возможно, не один!.. А теперь они хотят смыться! Ловчее не придумаешь!
— Значит, вы решили податься в родные края? А ведь наш город так бурно растет! За новыми городскими стенами смогут поселиться до ста тысяч душ! Уже заложены фундаменты огромных строений, и со всех концов Италии к нам съезжаются мастера, желающие принять участие в грандиозном строительстве. Магистрат поддержит все ваши начинания. Вчера через Северные ворота к нам прибыли еще двое мастеров из северной Италии. Возможно, работа Амброджо будет продолжена и завершена!
Говоря это, Данте не обращался ни к кому по отдельности, и никто ему не ответил. Поэт переводил глаза с одного лица на другое, не сомневаясь, что хотя бы один из присутствующих уже знает все это. Однако все сидели с непроницаемыми лицами. Немного удивился только Веньеро:
— Два мастера из северной Италии?
— Кроме того, — внезапно сказал Августино, словно не слушавший речи Данте, — эта таверна опустеет, когда ее покинет воплощение красоты… Разве вы не слышали о том, что прекрасная Антилия покидает Флоренцию?
Данте вскочил на ноги.
— Танцовщица уезжает?! Вы уверены в этом? — спросил он дрожащим голосом, но тут же прикусил язык и мысленно выругал себя за то, что выдал свои чувства.
— Никто не должен покидать Флоренцию без разрешения Магистрата. И никто не получит этого разрешения, пока я не найду убийцу и не брошу его в темницу! — заявил поэт, стараясь говорить строгим официальным тоном.
— Антилия уезжает. Об этом нам сообщил Бальдо. Смотрите, он похож на побитую собаку! Выходит, он не врет! А что до темницы — вы же не думаете, что Антилия убила двоих мужчин своими изящными ручками?
А ведь проклятый хозяин таверны ничего ему не сказал! Да его надо вздернуть за это на дыбу! Оторвать ему и вторую руку! Сгноить его в подземелье!
— А вы не знаете, куда направляется Антилия? — спросил Данте, отгоняя от себя эти страшные мысли.
Августино помрачнел и переглянулся с остальными.
— Кто знает?.. Может, туда, где ее ждет тот, кого она по-настоящему любит! Этот демон… — саркастически сказал он.
— Разве ангелы и демоны не одно и то же в глазах Всевышнего, не знающего счета времени? — сказал Бруно. — Разве ум Господа не способен одновременно вместить в себя все и вся? А разве Люцифер, канувший в преисподнюю, не продолжает услаждать свой слух звуками лиры, даруя нам слова нежных песнопений? Ведь время — всего лишь жалкая выдумка человека, которому не на что полагаться, кроме обманчивых чувств. Кем бы ни была Антилия — небесным ли ангелом, исчадием ли ада, — она все равно излучает ослепительный свет…
— Ибо вверху то же, что и внизу, — пробормотал Чекко из Асколи. — В пещерах на небесах пылает тот же огонь, что и в недрах вулканов.
Веньеро долго молчал, созерцая дно кубка у себя в руках, но при этих словах тряхнул головой.
— Да! А в морской бездне господствуют те же течения, что и в небесах. Это так… Внизу то же, что и вверху… И я это видел…
С этими словами венецианец уставился в свой кубок с таким видом, словно желал потопить в нем тяжелые воспоминания.
Данте не сомневался в том, что в этих словах заключен какой-то тайный смысл. Казалось, ученые мужи с Третьего Неба заговорили друг с другом на каком-то неизвестном, понятном только им самим языке.
— Хорошо, — сказал поэт. — Пусть Всевышний всеведущ и не видит разницы между тем, что было, и тем, что будет, но мы-то всего лишь люди и ведаем ее. Кроме того, нам известно, что кто-то лишил жизни двоих людей, и этот его поступок должен быть отмщен перед Богом.
— «Мне отмщение, и аз воздам!» — сказал Всевышний и запретил мстить Каину, — пробормотал Веньеро.
— Бог волен отомстить или простить, а мы должны восстановить справедливость.
— Вы высоко цените правильное течение жалких земных материй, — сказал Чекко из Асколи, поставив кубок на стол и впившись в него глазами с таким видом, словно этот металл, блестевший в свете факелов, полностью овладел его помыслами. Он замолчал и стал вращать кубок на столе, следя глазами за его движением, а потом встрепенулся и договорил: — Однако все живое всего лишь бледный отблеск сущего на небесах!
— Вы говорите о блеске Божественной Славы? — спросил Данте.
— Я говорю о безграничной силе светил. Они — краеугольный камень мироздания. Как я уже вам говорил, именно они превращают нас в то, какие мы есть.
— Но в небесных гротах нет цепей, сковывающих наш дух. Он свободен в своем выборе и своих желаниях. Ваши рассуждения не только неверны, но и граничат с богохульством. Осмотритесь по сторонам даже внутри этой убогой таверны: мельтешение рук и ног, чувства и страсти, даже ваши непредсказуемые поступки, — разве они не доказывают справедливость того, о чем я говорю? Людьми руководят отнюдь не небесные силы, решившие все заранее. Сила звезд в некоторой степени предопределяет лишь те или иные наши склонности. Она помогает осуществить Божью волю, а не противодействует ей. А торжество справедливости равнозначно торжеству Божьей воли!
