Брошенный в панике стражниками у входа в церковь Сан Джуда факел быстро загорелся от фитиля и осветил путь. Данте вошел внутрь. Рядом с узким проходом сбоку от провала до сих пор лежала наводящая ужас маска мастера Амброджо.
С трудом взобравшись на строительные леса, Данте вставил факел в одно из гнезд, прикрепленных к стене рядом с мозаикой. Судя по всему, мастер Амброджо был готов работать не только днем, но даже и ночью.
Неужели он чувствовал, что смерть уже занесла над ним свою косу?
Поэт развернул плащ и стал думать, с какого бы эскиза начать восстанавливать замысел мозаики. Он очень быстро нашел эскиз с головой старца и наложил его на голову, выложенную мозаикой на стене. На лесах нашлись деревянная киянка и ведерко с ржавыми гвоздиками. Данте быстро прибил эскиз с головой к стене и начал искать один из соседних.
Прошел час. Первоначальное удивление поэта сменилось жгучим любопытством. По мере того как Данте прибивал к стене части эскиза, загадочные события последних дней тоже стали складываться у него в голове в цельную и удивительную картину.
Постепенно Данте понял, до какой степени нарисованное мастером Амброджо изображение отличалось от первоначального замысла мозаики. Поэт не увидел ни прекрасных цветов, ни райских птиц. Амброджо никогда не собирался изображать Древо Жизни. Мастерство художника и его удивительно тонкое чувство света породили очень чувственное изображение. Судя по всему, мастера Амброджо убили для того, чтобы он не смог изобразить вторую человеческую фигуру, находившуюся справа от гиганта, словно ожидая его в конце пути. Это была женщина. Ее глаза светились так, словно она очень долго ждала возможности обнять любимого человека. Данте подумал о том, что так, наверное, ждала Одиссея его Пенелопа.
Женщина простерла руку к мужской фигуре. Она казалась совсем юной, хотя рядом с ней и был изображен старец. Кроме того, она была совершенно обнаженной, какой художники осмеливались изображать только Еву.
Данте узнал лицо Антилии, ее высокую грудь, ее прекрасные чресла. За ее стройными, как колонны, ногами с очерченными золотом изящными щиколотками виднелось изображение странного города без стен и башен, в котором возвышались силуэты каких-то сооружений, напоминающих минареты.
Что это? Новый Вавилон, в котором будет править царица, у чьих ног он распростерся?
Влюбленных разделяла вода. Высокие пенистые волны. Над ними реяли странные птицы. В них резвились кроткие дельфины и плыл страшный Левиафан. Простертая над водой рука мужчины касалась плеча женщины, образуя вместе с ее рукой полукруг, возле которого виднелись какие-то черточки и арабские цифры, напоминающие солнечные часы. Ниже стояла надпись в рамке «DECLINATIONIS MAGNETICAE GRADUUS» (ШКАЛА МАГНИТНОГО СКЛОНЕНИЯ)…
Он появился внезапно, из темноты…
Вероятнее всего, он поднялся из колодца, попав в него через подземный ход. Куда девалась его прежнее дружелюбие? Его глаза сверкали как осколки льда.
Он приближался к Данте медленно, словно готовящийся к прыжку хищный зверь. Данте отпрыгнул назад, оперся на слегка согнутую в колене правую ногу и приготовился нанести левой ногой удар, которым так славились гибеллины. Поняв, к чему идет дело, его противник внезапно сменил тактику, поднял безоружные руки и остановился, давая понять, что готов поговорить.
Поэт выразил молчаливое согласие на это перемирие, сделал еще шаг назад и принял непринужденную позу. На самом деле он мысленно проклинал себя за то, что слишком увлекся и отправился в церковь один и без оружия. Никто не знал, где он сейчас. Некому было прийти ему на помощь.
У него только кинжал в потайном кармане, но вряд ли противник даст ему шанс вытащить его!
«Что ж. Пусть будет так! — сказал себе поэт. — Если Бог и справедливость на моей стороне, мне не понадобится помощь».
Он тоже поднял пустые руки, краем глаза высматривая, что можно использовать вместо оружия.
— Что это вы здесь делаете, мессир Алигьери? Это же не библиотека, где я не удивился бы, встретив такого мастера изящной словесности, как вы…
— А вы что здесь делаете? Это, кажется, не галера, не арсенал и не берег заморской страны, мессир Веньеро?
— Вы и не подозреваете, какие огромные моря и дальние страны послужили поводом нашей встречи…
Данте смерил взглядом венецианца и кивнул на мозаику.
— Между прочим, без огромной книжной мудрости и здесь не обошлось, — сказал он. — И вы наверняка это знаете.
— А вы, кажется, не удивились при виде меня?
— Нет. Я был уверен в том, что мы скоро встретимся. А здесь, не исключено, самое подходящее для этого место.
— Почему же вы меня заподозрили? — после долгого молчания спросил венецианец. В его голосе звучал искренний интерес.
Данте слегка повернул голову и показал пальцем на плащ, валявшийся у подножья лесов.
— Это же ваш плащ. Вы же тамплиер.
— Откуда вы это узнали? — улыбнувшись одними губами, спросил Веньеро.
— Дело не в плаще и не в кинжале, забытом вами в этой церкви. Помните, вы выцарапали этим кинжалом пентакль на мозаике, чтобы все думали, что это ритуальное убийство во славу Сатаны? Я все понял, поговорив с ростовщиком Доменико, который сказал, что вы предлагали ему аккредитивы с поручительством. А выпускают их только тамплиеры…
— А как вы поняли вот это? — спросил поэта моряк, показав рукой на фреску у него за спиной и на маску мастера Амброджо, валявшуюся у его ног.
— Вы сами мне все рассказали.
— Я?!
— Да. Вы. Помните, как вы рассказывали мне о людях, которых привязывали к кораблю вместо носовой фигуры, чтобы умилостивить морских богов? А разве не моряки обливают тела приговоренных к смерти смолой, чтобы они дольше служили предостережением остальным? Все это и привело меня к вам. А потом по пути в публичный дом вы говорили о том, что по кругу можно двигаться в разные стороны. Амброджо и Теофило были приговорены к смерти, и лишь по чистой случайности один умер раньше другого. Именно это вы имели в виду, когда сказали, что аптекаря убили вторым лишь потому, что смерть случайно пошла другой дорогой… Однако я ничего не понимал до тех пор, пока вы не сравнили сегодня вечером в таверне морские течения с небесными ветрами и не заявили, что внизу все так же, как и вверху. Ведь именно это и пытался изобразить мастер Амброджо на своем рисунке, правда? Средство для использования морских течений. И вы о нем знали, но солгали мне!
Веньеро кивнул.
— Да. Это средство давным-давно изобрели моряки из Тира, чтобы справиться с противными течениями у Геркулесовых столпов, когда открыли, что на глубине пятидесяти локтей под поверхностью моря вода течет в сторону Океана. Они опустили в воду парус, и подводное течение, как ветер, вынесло их в открытое море!
Пока венецианец рассказывал об этом изобретении, в его глазах вспыхнул такой огонь, словно хитроумие древних мореплавателей будило в нем неподдельное восхищение, а поэту показалось, что на него пахнуло морским ветром. Немного подождав, поэт продолжал:
— Но я пришел сюда не только поэтому. Меня привела сюда ваша душа. Я же говорил вам, что форма преступления отражает склад ума преступника. Вспомните ваших товарищей по Третьему Небу! Франческо из Асколи, убежденного в том, что все заранее предрешено. Богослова Бруно Амманнати, которому суждено рано или поздно сгореть на костре! Антонио да Перетола, который готов отдать нас всех в руки тирана ради того, чтобы объединить все земли в лоне Церкви. Августино ди Менико, уверенного, по примеру древних в том, что разум может познать истину, и поэтому обреченного вечно блуждать в потемках. И Чекко Ангольери, снедаемого меланхолией. Все они могли убить за свои убеждения.
Веньеро слушал поэта молча, скрестив руки на груди.
— Но эти убийства не показались мне делом рук человека, мстящего за свои попранные убеждения. В них сквозило что-то другое.
— Что же именно?
— Боль! Душевная боль человека, изгнанного с родины. Пожалуй, это одна из самых больших и невосполнимых человеческих утрат.
Венецианец склонил голову на грудь, словно закрываясь от этих слов.
— Вы поняли, как я действовал. Но поняли ли вы мотивы, подтолкнувшие меня так поступить? — с вызовом в голосе спросил он поэта, гордо подняв голову.
Данте взглянул на огромный рисунок, в котором наконец-то были восполнены все недостающие части. Неверный свет факелов словно оживлял, изображенные на нем воды.
— Да. Теперь я понимаю, — сказал поэт, разглядывая отметки и цифры между мужчиной и женщиной, которые соединяли скалы и реки с одной стороны моря с землями по другую его сторону. — Еще одна часть света! Европа, Азия, Африка, Океан, а теперь и новая пятая земля… — сказал он, показывая на город со странными минаретами, расположенный за ногами женщины на мозаике.
