— Еще бы. Что ж, пойду и заверю ее, что жив и здоров, — так же равнодушно проронил Элис. — Доброй ночи, Трегвин. Завтра обязательно наведаюсь в конюшни.
Он завернул за угол — и сразу увидел перед собой замок. В 1670 году его предок маркиз Линдон расширил и укрепил главную башню, которая сильно пострадала от армии Кромвеля. Его внук добавил фасаду импозантности — в стиле начала восемнадцатого века, а последующие поколения перестраивали, улучшали, модернизировали, так что теперь вряд ли нашелся бы ценитель готики, способный отыскать в этом сооружении сквозной коридор, сырую темницу или руины башни на том месте, где им надлежит быть.
Элис вспомнил душещипательный роман Перси, утонувший в море: неужели она попытается переписать его? Он остановился, чтобы прислушаться к себе: его мысли о ней не должны вызывать ненужных эмоций. Как он мог так поступить — и как она могла не поставить его в известность? Каково это — блюсти себя в рамках светских приличий с мужчиной, который так жестоко лишил ее невинности?
Эта мысль посетила его сегодня, пока он томился в седле: возможно, она на корабле упала ему в объятия, чтобы доказать что-то самой себе, чтобы обладать им — живым, а не привидением из ее кошмаров. А может — мелькали у него мрачные подозрения, — она решила влюбить его в себя и затем отомстить отказом.
Она его наказала — это определенно. Его честь и совесть требовали, чтобы он женился на ней, однако ввиду ее несогласия у него оставалось немного вариантов. Переговорить с ее отцом; похитить ее и увезти; соблазнить и одарить ребенком…
Должно быть, вид его был мрачен, когда массивные парадные двери распахнулись, и он твердым шагом поднялся по лестнице в главный холл. Дворецкий — незнакомое ему лицо — вытянулся и, заикаясь, промолвил:
— С благополучным возвращением в замок Линдонхольт, милорд. Я Барстоу. — Он смотрел мимо Элиса, в пустую тьму за его спиной. — Ваш багаж, милорд? Ваш слуга?
— Ни того ни другого. Если здесь найдется толковый лакей, я пока возьму его в качестве камердинера; он подыщет мне выходной костюм в отцовском гардеробе, думаю, там найдется. Передайте ее милости привет от меня, я присоединюсь к ней за обедом. Пусть немедленно затопят камин в моей спальне и нагреют воду для ванны.
Элис направился было к лестнице, но дворецкий сделал шаг вперед:
— Милорд. Ее милость не отдавали никаких распоряжений относительно спальни почившего. Там все осталось так, как было, и постель не заправлена.
— Так проследите, чтобы все привели в порядок, — приказал Элис, не скрывая раздражения. Он не боялся никаких привидений и вознамерился с порога обозначить свое право собственности на этот замок, не пропуская ни одного темного угла.
— Ее милость до сих пор занимает смежные апартаменты, милорд. И она распоряжается в гостиной почившего, то есть в вашей гостиной и гардеробной, — пояснил дворецкий, глядя в пол.
— Понятно. — Элис твердо поставил ногу, обутую в сапог, на нижнюю ступеньку. — У меня нет желания причинять неудобства ее милости в столь поздний час. Я пока обойдусь наиболее приспособленной гостевой спальней, Барстоу.
— Разумеется, милорд. Садовая спальня — самая удобная, полагаю. — Он жестом подозвал лакея. — Грегори, вы пока что поступаете в распоряжение его светлости как камердинер. Принесите из спальни маркиза все, что понадобится его светлости. Я распоряжусь, чтобы принесли воду наверх, милорд. Ее милость обедает в восемь.
Элис поднимался по центральной лестнице вдоль стен, обильно увешанных трофейным оружием и доспехами. «Итак, первый раунд она выиграла, уже ли она все предусмотрела?» Едва он подумал это, как по лестнице метнулся шуршащий шелк: кто-то спускался по ступеням в мягких комнатных туфлях. Он посмотрел вверх с площадки первого марша и увидел силуэт мачехи в черных одеждах.
— Элис! — Она простерла к нему ладони, ожидая, пока он поднимется к ней, так что у Элиса было достаточно времени, чтобы оценить ее образ, как она, несомненно, и задумала.
— Соболезную, — произнес он, склоняясь над ее рукой.
— Так чопорно, словно мы не семья, — сказала она, но в ее больших голубых глазах затаился страх. — В былые времена вы называли меня Иможен.
— Действительно, но до того, как вы вышли замуж за моего отца, — вежливо напомнил он.
— Знаю, что разбила ваше сердце, — прошептала она. — Неужели вы все еще гневаетесь — столько лет спустя?
— Вы и в самом деле желаете обсудить это здесь? — спросил он. — Разрешите увести вас в ваш будуар. Или, следует понимать, в мои покои?
— Элис, неужели вам трудно поступиться ради меня крохотной комнатой?
Страх исчез — она поняла, что он не собирается преследовать ее в духе тех трагедий, кои разыгрываются на театральных фестивалях Челтнема. Откуда у нее появилась такая жеманная манера изумленно смотреть широко открытыми глазами? Восемь лет назад Иможен была очаровательно-наивной — или ему тогда хотелось так думать.
— Ничуть, — улыбнулся он, распахивая перед ней дверь. — Вдовий особняк целиком в вашем распоряжении.
— Что? — Она зашипела на него, как кошка, едва он закрыл за ними дверь. — Вам не выбросить меня отсюда!
— У меня неоспоримое право требовать, чтобы вы переехали во флигель, — ответил Элис. — И я немедленно распоряжусь подготовить этот дом для вас.
«Боже, однако, она прелестна», — думал он, окидывая ее беспристрастным взглядом. Больше года мысли о ней разрывали его сердце. Миниатюрная и бойкая, огромные синие глаза и отливающие блеском черные локоны, но в ней еще была та изюминка, что превращает милое личико в притягательный образ, от которого у всех мужчин захватывает дух. И его, двадцатилетнего идеалиста, она в свое время лишила и присутствия духа, и разума.
— Но разве вы отошлете меня? Я как-никак принадлежу к вашему семейству! — Она сопроводила свой выпад нетерпеливым жестом, давая возможность наблюдателю восхититься изгибами ее фигуры, — такого артистизма за ней раньше не наблюдалось.
— Как мачеха? — осведомился он, притворяясь тупым болваном. — Присядьте, Иможен, потому что, откровенно говоря, меня манит открывшаяся перспектива.
— Вы любили меня, — заявила она, модулируя трепетный тон и усаживаясь в кресло французской работы. — Знаю, что разбила вам сердце, но…
— Я был без ума от вас восемь лет назад — вам было девятнадцать, — ровным тоном произнес Элис. — Молодые люди склонны соблазняться смазливой внешностью, а вы, моя любезная, весьма прелестны. — Она опустила глаза, словно он только что страстно, однако чуть непристойно объяснился в любви. — Я был потрясен, узнав, что вы — как лучше выразиться — флиртовали со мной, между тем как спали с моим отцом. Признаюсь, не ожидал от себя такой недогадливости.
