Брошенная телега смотрела вверх тремя колесами. Одно лежало у дома, наполовину утонув в грязи. Конь Чонсы потянулся за гниющей капустой, разбросанной по всей округе, и она грубо придержал его. Ни души вокруг. Где-то, словно в тумане прошлого, девушка услышал крик и увидела фигуры, метнувшиеся вверх по улице, но стоило ей чуть шире раскрыть веки, как видение ускользало. Весь воздух звенел, пропитанный неизвестностью.
Казармы. Чучела, пронзенные стрелами, бочки с дубинами. Никто не кряхтел, тренируясь, не кашлял за закрытыми дверьми, не шутил и не травил карты.
Ветер раскачивал створки окон. Ни собак, ни кошек, ни какой-нибудь тощей курицы не было. Нино стал городом-призраком, подобно кораблям в синих водах, где каждый моряк погиб от морской лихорадки, голода и жажды.
Аларик скользнул в чей-то дом и вернулся ещё более хмурый, на вопросительный взгляд качнул головой — не было никого. Пусто, как после чумы, вот только та хоть оставляет трупы. Внезапно девушка услышала тонкий звон и глянула в раскрытое окно, пригнувшись к лошадиной шее. Звенели маленькие бубенцы на простой тряпичной кукле, что была подвешена на удочку над колыбелькой. Внезапное мычание испугало их так, что секундой позже Аларик смачно, не по-церковному, выругался. Чонса же встрепенулась с надеждой — хоть одна живая душа есть, значит, могут быть и другие! Сидят где-то в подвалах, ждут, когда их спасут…
— Отойдите, — попросила она, спрыгивая с лошади. Данте вряд ли понимал, что она говорит, он был бледен и тяжело дышал, Аларик стащил его и помог отойти в сторону. Чонса кивнула своим мыслям и выдохнула.
Давно она этого не делала. Но сейчас рядом не было долбаных ключников с их артефактами, а Нанна с её костяным мешком осталась где-то там, на дороге, и, если честно, на какую-то секунду Чонса понадеялась больше никогда её не увидеть. Она раскинула руки в сторону. Выдохнула снова, звучно, сквозь зубы. Тяжело очистить разум, когда столько всего… Но она смогла. Годы тренировок, десятилетия обучения сделали свое дело.
Шаг в Извне был прыжком прочь из реальности, в мир, сотканный из других веществ и эфиров. Сознание, лишенное мирских забот, воспарило. Стало так легко. Зачем возвращаться в это несчастное тело, глупое тело, вечно страдающее тело? Её дух был быстрее сокола и шорского львиноголового демона пустынных ветров, она заглянула в каждый дом, постучалась в каждый подвал, посчитала мертвых по конечностям, ощутила запах случившейся трапезы и её последствий. Дальше, выше, стоял маленький храм с часовней, в которой дремали, свесившись головой вниз, сытые и ленивые твари. Чонса чувствовала, что весь пол там красный, убранство внутренних покоев химер составляли человеческие останки, пережеванные и срыгнутые.
Из живых были только мыши и одна несчастная умирающая скотина там, на колокольне, острый стяговой шест пронзил её ребра, но не на смерть, и животное долго и мучительно истекало кровью.
Нет. Не может быть. Должно же быть хоть что-то.
Дальше. Быстрее!
Пятьдесят шесть, пятьдесят семь… Где голова? Пятьдесят восемь… А, вот голова. Значит, все же пятьдесят семь…
Внезапно Чонса споткнулась. Она не сразу поняла, что произошло. Просто помещение, в которое она заглянула, было белым-белым, не разобрать ничего, всё залито ослепительным светом. Ткнулась в преграду, зашипела, отскочила. Кость Мира!
— Нашла, — всхлипнула девушка, качнувшись. Нашла! Нашла! Кость Мира — значит, там церковник! — Аларик, за мной!
Растерянный, ключник качнулся следом и потянул за собой Данте. Чонса бежала вперед, спотыкаясь, скользя по мокрой мостовой, которую сменила размытая грязь, бежала, перепрыгивая трупы и проклятую гнилую капусту, пока не остановилась у неказистого домика. Снова грохнул гром, испуганно заревел вол. Она думала, что не сможет зайти сюда, как не может зайти в монастыри, где в самой кладке — Кости, но дверь поддалась толчку, порог не вспыхнул очистительным пламенем, и Чонса зашла в ту самую таверну, где её ждал Феликс за дальним столиком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Феликс!
Она готовилась к этой встрече, крутила в голове, что сказать, как ударить, и сейчас растерянно опустила руки, увидев своего наставника. Вокруг были раскиданы столы и стулья, разбиты бутылки и утварь, а он сидел, будто вдрызг пьяный, уронив седую голову на тарелку с гниющим мясом. Вокруг него чернела лужа крови и пахло разложением. Он был мертв не первый день.
— О… Боги…
Чонса сделала шаг вперед, давая глазам привыкнуть к темноте, и увидела то, что скрывали тени — длинный кинжал, застрявший между лопаток старика. Химеры так не убивают. Они сжирают, переваривают, срыгивают то, что не смогли поглотить и усвоить, и по кругу. То, что произошло здесь, поняла Чонса, было делом рук людей.
Она беспомощно обернулась на Данте, что привалился плечом к косяку, загораживая дверь своей длинной фигурой.
— Дани! Может, ты сможешь…
Когда-то давно Данте гулял с ней по малефикоруму и дико краснел, если их руки случайно соприкасались. Ей было четырнадцать, Дани меньше, он тогда еще был её ниже ростом, но важничал страшно. Гуляли, и вдруг он замер и заговорил с кем-то, а Чонса никого не видела.
Тогда юный малефик, показывая в улыбке кривоватые клыки, сказал: я могу видеть мертвых. Вот так просто — видеть мертвых. Да. Ни у кого ни до, ни после обучения Чонсы не было таких способностей, она не нашла сведений о подобном в янтарных залах библиотеки Дормсмута, и не поверила бы россказням мальчишки, не докажи он свою честность.
Тогда она посмеялась, а сейчас — шагает к нему, вытягивая дрожащие руки.
— Дани! Феликс… Может он еще здесь? Феликс! — она закричала, — Феликс, ублюдок! Лжец! Он должен мне! Где он спрятал его?! Куда он дел моего сына! Скажи…
Шестипалая вцепилась в рубашку Данте, дернула его на себя, едва удерживая шатающееся тело:
— Пусть он скажет его имя! Хотя бы имя, Дани! Ты же слышал его в Стреппе! Скажи хоть ты….
Данте молчал, погруженный в ставшую привычной в пути кататонию, и только неразумно мычал сквозь неплотно сжатые губы. Чонса посмотрела ему в лицо. Бесполезно. Она хотела ударить его, даже занесла руку, но запястье поймал Аларик и укоризненно покачал головой.
— Бра-во. Какая игра. Какие эмоции, — раздался сухой голос за спиной малефики. Чонса обернулась.
Незнакомый мужчина. Должно быть, спустился на шум. Почему она не учуяла его? Среднего роста, крепкого сложения, смотреть на него было отчего-то больно, должно быть, из-за белоснежного плаща. Лицо говорившего закрывал глухой шлем, как у кавалеристов, на котором темнела прорезь забрала в виде креста. Проходя мимо Феликса, он выдернул из него кинжал. Старик качнулся, упал на бок, показывая свое лицо, уже начавшее гнить. Раздутое, уродливое, Чонса бы не узнала его, если бы не волосы, не руки, не оставшаяся в одежде книжная пыль, да этот аромат ладана и вербены, который малефика чувствовала, как преданная собака — запах дома и хозяина. Она всхлипнула.
— Долго же вас пришлось ждать, — меж тем продолжил незнакомец, — вот Феликс и не дождался. А где мальчишка? Джо. Разве он не с тобой?
— Кто ты?
— Кто так слеп, как раб Твой, и глух, как вестник Моей Доброй Вести, Мною посланный? — нараспев процитировал Книги Вознесения незнакомец. Кинжал был в его руках. На нем высохла полоса черной феликсовой крови. Чонса не стала ждать — вскинула руки, и волна энергии задрожала, бросаясь вперед, впилась в лицо этого «вестника». Он убил Феликса! Это он сделал! Убил и зачем-то ждал их здесь, ждал, чувствуя, как гниет рядом святое тело викария, и ничего не делал! Наёмник! Убийца!
Чонса ждала: сейчас он сам ткнет себя ножом в живот. Она уже делала такое на войне, ей было не впервой. Сейчас он закричит, начнет биться головой о косяки, пока из щелей его шлема не брызнет серое, белое и красное! Сейчас, да — но он отмахнулся кинжалом, словно ладонью от мухи, и энергия ушла в разбитые осколки на полу, что запрыгали и зазвенели.
— Что?..
— Вера — защита моя и твердыня убежища моего!
