— Хватит сраных цитат! — закричала Чонса, теряя контроль. Глаза её блеснули зелёным кошачьим огнем. Вся дюжина пальцев скрючилась, тень многократно выросла, легла перед ними чернейшим из полотен. Загремел гром. Завыл ветер. Глухо шелестя крыльями, откликнулись твари…
— Ты!
Она ударила руками в косяк двери, оставляя глубокие царапины. Химеры бросились на таверну, разбивая плечами и своими костяными гребнями окно за окном, потянули вперед свои паучьи отростки рук, завопили дурными голосами. Аларик упал на колени, закрывая телом лишившегося чувств Данте. Воздух трещал. Лица убийцы не было видно за шлемом, но по наклону головы и тому, что он вытащил из ножен меч, малефика поняла — испугался.
— Ты хоть представляешь, что натворил?!
Она топнула ногой в темп созвучию ударов молний и раскатов грома. Дождевое полотно прогнулось, окатив её взмокшую от скачки и бега спину. Раздался треск рвущейся крыши, застучала по чердаку черепица. Химеры были наверху, толкались в лестничных проемах, вопили, царапали одна другую. Всего пятеро, но этого был предел Чонсы, и этого было достаточно, чтобы сделать с Вестником то, что хотела она в исступлении сотворить с Феликсом — четвертовать, растащив по всем сторонам света конечности.
Для того, чтобы вторгаться в чужие рассудки и дергать их за ниточки, Чонсе не надо было говорить волшебное слово «Подчинись». Достаточно было только очень-очень этого захотеть. Разозлиться.
А сейчас она была просто в ярости.
— Ты лишил меня всего! Всего, из-за чего я жила!
Ступив ближе к вестнику, твари замялись. В таверне стало слишком тесно, завоняло змеиными шкурами и мокрыми птичьими перьями, и эти химеры, они просто не могли подобраться к невидимому кругу, что окружал Феликса и этого безумца, цитирующего Книгу. Видимо, его защищали святые мощи, в которые обратился в посмертии мученик-викарий.
Поняв это, убийца захохотал.
Поняв это, Аларик потянул Чонсу за край платья, глядя снизу вверх из своей полной ужаса коленнопреклоненной позы:
— Назад… На улицу. Пока ты их…
Как назло, он не договорил. Девушка потеряла контроль, всего немного, на одну секунду, и химера повернула к Чонсе голову. Эта была другой породы. Огромная морда все так же похожа на собачий череп, но крупнее, с кусками белесой длинной шерсти, стекающей к гигантским лапам. Лап было слишком много, четыре волчьи и беспокойно шевелящиеся паучьи из бочкообразного корпуса. На спине — лохматые, облепленные перьями крылья. Глаза на хищной морде смотрели на малефику с ненавистью и, как показалось ей, ненависть эта была так же разумна, как у живого человека. Для Чонсы она стала физически ощутима, когда тварь заорала, распахивая челюсти, её ор оглушил острой головной болью. Чонса зашаталась, сжав лоб ладонью. Аларик вытолкнул Шестипалую прочь из дома, следом полетел Дани. Она упала в грязь, резко повернулась, подхватывая испачкавшегося в грязи Данте, и уже не ожидала, но Аларик, чертыхаясь, выбежал следом, закричав со слезами на глазах:
— Я вернусь за тобой, Йоль! — он обхватил руками предплечье девушки, — Пошли! Он ненадолго их задержит…
Твари толкались в дверях, зажали сами себя и не могли выбраться. Ненадолго.
— Кто задержит?! — малефика подняла уставшие сухие глаза, — Твой мертвый брат-близнец? Да! Он мертв! Открой уже глаза!
Аларик отшатнулся, как от удара, качнулся назад, споткнулся, упал. Отполз от неё, частя себе под нос одно сплошное «Нет!», пока его голос не растворился в последнем порыве дождя. Сидящая на дороге Чонса не видела причин подниматься и куда-то идти. Пусть их сожрут здесь. Никаких надежд, ничего, ничего не осталось, всё исчезло вместе с памятью Феликса и со всеми его полными раскаяния словами, что никогда не прозвучали.
Тварей в воздухе над ними становилось всё больше. Дождь сошел на нет вместе с порывами ветра, просто капал себе тихонько на уничтоженный городок на самом юге Бринмора. В таверне звучала сталь и вопли тварей. Какие-то из них тянули лапы сквозь оконные проемы, но без управления, кажется, были слишком тупы, чтобы выбраться самостоятельно. Но с неба уже спускалась помощь, облака рассеялись и падальщики увидели новую добычу. Данте застонал, распахивая янтарные глаза. В его дрожащих зрачках отражалось алое небо с тёмными точками химер.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Чонса улыбнулась, поднимая лицо к дождю. Вот так. Вот такой конец, да? И стоило трепыхаться, бороться, сражаться, огрызаться и спорить? Нужно было сделать это давным давно.
Сдаться.
Они летели с неба, ползли со всех сторон, окружали их. Не было им конца. Скоро каждый дом был облеплен химерами, прорехи в небесах алыми всполохами отражались в жестком хитине их тел. Это было даже красиво. Тихий шепоток вползал под кожу, знакомый голос, мягкие интонации — так мог говорить её отец, которого она не знала, или брат, которого у неё никогда не было, а может, даже сын, чье имя она никогда не произнесет. Чонса закрыла глаза, вслушиваясь в надежде вычленить слова и не сразу, но ей это удалось.
«Посмотри, как прекрасен новый мир, Волчишка. Посмотри, я же говорил! Завтра наступило и мы теперь свободны, понимаешь, Чонса, милая? Пришел новый век. Покорись. Давай вместе войдем в этот мир. Отдайся ему. Сдайся… Ты станешь нашей Великой Матерью, порождающей сотни и сотни новых детей. Ты больше никогда не будешь одинока. Чёрное безумие — это обман. Есть только свобода»
Если бы рядом не прозвучал шорох от шага, Чонса бы не открыла глаза. Но инстинкты были сильнее её — она резко развернула голову и оказалась нос-к-носу с обладателем этого вкрадчивого голоса. Он приветливо и грустно улыбнулся ей. Твердая линия челюсти, мертвецкая бледность, волосы, отросшие и пожелтевшие на концах от пота… Глаза, розоватые, прозрачные, с блеклыми безумными зрачками, как у дохлой рыбы. Видение прошлого. Призрак в городе призраков.
— Лукас? — сипло выдохнула Чонса. Там, где шел малефик, тащили свои тела чудища. Они ластились о его руки, вылизывали их длинными тонкими языками. Лукас посмеивался. Он говорил, не раскрывая рта, и от него во все стороны разливалась едкой кислотой сила, какой Шестипалая еще не знала.
«Не волнуйся. Наши братья позаботятся о том убийце. И о твоих друзьях. Им так досталось. Бедные, бедные, бедные!»
Лукас пригладил спутанные волосы Чонсы. Та попятилась от него, не вставая с земли, уперлась лопатками в химеру, и показалось вдруг, что та опустила на неё свою лапу заботливо, а не преграждая путь к отступлению. О, как чарующе звучал голос вернувшегося с того света малефика! Как он распевал слова, как они проникали в самую её суть!..
«Нас истязали и мучили. Нас пичкали травами и поили нашей же кровью, но теперь ты со мной, и тебе ничего больше не страшно, да? Мы вернемся домой. Туда, откуда пришли наши предки. Те, кто веками смотрел на нас с неба. Это гнев божий за то, что смертные посмели так долго унижать наш народ. Я и они, ты и я — мы одна плоть и кровь. Это все равно, что вернуться домой».
Лукас сплел свои пальцы с пальцами Чонсы. Потянулся к ним. Коснулся холодными-холодными губами. Зачарованная, девушка следила за его действиями.
Она улыбнулась в ответ и обняла Лукаса за шею. Слезы радости уже блестели на её ресницах. Она все забыла. Осталось только это горько-сладкое чувство в горле, как когда не можешь сделать вздох.
— Эй, ты, — вторгся в их блаженный мирок рык, — оставь её, ты, ублюдок!
Кинжал уткнулся альбиносу в плечо. Тот изумленно распахнул прозрачные ресницы и ахнул. Данте же, пользуясь замешательством, выдернул оружие и вонзил снова, целя в грудь, но Лукас шагнул прочь.
Чонса сморгнула. Её держала в своих лапах эта тварь, развела ей в стороны руки и ноги, нацелила жало в живот. Что… Что? Что она собиралась делать с ней?! Чонса вскрикнула, рванулась в сторону, но её держали крепко, и тогда малефика разъяренно подняла глаза на Лукаса — этого ангела в жемчужном сиянии алебастровой кожи. И увидела его настоящего, а не приправленное гипнозом сладких речей видение. Тощий. Бледный. Сгорбленный. Со ртом, перемазанным кровью. С жилами, фиолетовыми и натянутыми, с заплывшими гноемглазами и округлившимся то ли от голода, то ли от неправильного питания животом. Лукас улыбался во всю медвежью пасть, зубы его были покрыты налетом от кровоточащих десен.
