Мендес открывает тяжёлую дверь. Внутри узкая пустая комната. Камни в стенах выложены под странными углами, как будто это место было задумано как проходное. Мой желудок сжимается, и я неохотно захожу внутрь вместо того, чтобы бежать наружу. На другом конце комнаты находится ещё одна дверь, защищённая замком с кодом на десять знаков. Судья прячет от меня код, пока поворачивает колёсики на правильные значения.
Это странно, но мне больше не хочется сбежать. Близость к этой двери наполняет меня лёгкостью, которая постепенно превращается в безрассудное предвкушение. Это ощущение скользит по коже, оно такое знакомое и в то же время новое для меня.
Судья Мендес бросает на меня один взгляд, дверь с щелчком открывается, и оттуда проникает мягкий белый свет.
Быть того не может.
Но я спешу зайти за Мендесом и осматриваюсь.
Его глаза блестят, отражая пульсирующее сияние камней-альманов. Их здесь десятки, все самых разных форм. Одни отполированы в идеальные сферы, другие заострены и окольцованы металлической проволокой. Есть камни размером с гальку и есть размером с валуны. Здесь же и нижняя половина статуи, которая, вероятно, некогда стояла в храме нашей Госпожи теней, а также колонны, разбитые пополам, и пульсирующие жилы скал, всё ещё покрытые грязью.
Чистый альман. Чище, чем я когда-либо видела.
— Мне всегда нравилось выражение удивления на твоём лице, Рен. Ты знаешь, что это такое?
Я не реагирую на его слова. Если бы он правда знал меня, то понял бы, что это не удивление, а ужас. Но мне приходится улыбнуться.
— Иллан говорил нам, что альманов больше не осталось. Что их стёрли в порошок и бросили в море.
Мендес наклоняется, чтобы поднять один из камней. Он высечен в форме куба, но слишком большой для игрального. Может, это был весовой груз или украшение для алтаря.
— Так и было. Однако несколько лет назад мы нашли один храм, оставшийся нетронутым.
— Где? — спрашиваю я и только потом понимаю, что не стоило. Это прозвучало слишком жадно.
Но Мендес не замечает этого, зачарованный пульсирующим светом в камне. Мои пальцы покалывает от концентрации воспоминаний в этой комнате. Я уже держала в руке альман, но оно не ощущалось так. Как много я ещё не знаю о своей силе. Я бы чувствовала то же самое, если бы оказалась в храме?
— Это уже не имеет значения, — отмахивается Мендес, но по тому, как он избегает моего взгляда, я понимаю, что он лжёт. Что они делают со всем этим? Он опять показывает на камень. — Мы изготовили новый трон для короля Фернандо. Наша прошлая робари обнаружила, что воспоминания, сохранённые внутри, уже исчезли. Знаешь, почему так?
Не уверена, проверка это или нет, поэтому отвечаю единственную правду, которую я знаю:
— В самых ярких хранятся самые отчётливые воспоминания. Те, что светятся слабо, уже начали таять со временем. Хотя, говорят, альман может хранить воспоминание годами, иногда десятилетиями, прежде чем начнёт угасать. Полагаю, что из трона уже забрали воспоминание.
Он выглядит довольным моими знаниями, и я знаю, что ответила верно. Свободной рукой он сжимает моё плечо.
— Ты всегда была способной ученицей.
Я бы посмеялась над его выбором слов, если бы смех не превратился в всхлипы.
— Спасибо, ваша честь.
— Теперь мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня.
— Всё, что угодно.
— Ты сама понимаешь, что король не был доволен вчера, — Мендес бросает взгляд на мою руку.
— Мне жаль, что я подвела вас перед королём.
— Пока ты верна своему слову, я буду защищать тебя, — он кладёт ладонь мне на щеку: так он раньше успокаивал маленькую меня. Я вечно боялась темноты, а он говорил: «Там ничего нет, милая. Это просто тени». Но он ошибался. Там было кое-что. Начало Серости.
— Что вы хотите, чтобы я сделала?
— Мориа переманили некоторых граждан на свою сторону. Наш долг выяснить, кого именно и что они планируют делать дальше.
— Шпионы? — я рада, что мой голос прозвучал удивлённо. — Почему же не использовать Руку Мориа? Собрать всех живущих во дворце, и пусть вентари проверит их мысли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Тогда шпион поймёт, что мы знаем. Я жду, что шепчущие придут отомстить, но это королевство не должно быть разрушено ими вновь. К тому же, мы не можем обвинять лиц благородной крови без веских доказательств. Дворяне весьма обеспокоены судьбой лорда Лас-Росас.
— Но, ваша честь, — осторожно начинаю я, чтобы не вызвать подозрений, — моя рана… Как я прочитаю воспоминания?
— Тебе и не нужно. Пока нет, — он осматривает коллекцию альманов и выбирает кристалл размером с вишенку на медной цепочке. Наверное, он задумывался для персуари. Судья Мендес протягивает его мне. — Тебе предстоит стать моими глазами и ушами во дворце. Ни с кем не говори. Поняла? Никто не должен знать, чем ты занимаешься.
Видимо, я сильно хмурюсь, потому что он спрашивает:
— Это слишком сложно для тебя?
— Наоборот, — отвечаю я. Мне очень нужна свобода передвижения по дворцу. — Просто… Придворные и служанки избегают меня.
— Ты должна понять, Рената. Твои способности — это болезнь. Но стражники приставлены к тебе для твоей же защиты.
Как он может называть мою магию болезнью и всё же пользоваться ей на своё усмотрение? Так я болезнь или оружие? Или это не имеет значения, пока я под контролем?
— Я немедленно приступлю к работе, — заверяю его.
Осведомитель Иллана, может быть, давно уже покинул двор. Но если шпионы всё ещё во дворце, то, возможно, у меня будет хотя бы один союзник. Я убираю волосы, чтобы дать судье Мендесу надеть на меня подвеску через голову. Альман холодит мою кожу. Я завидую пустому куску скалы. Это единственный чистый альман, который я когда-либо получу.
Мендес смотрит мне в лицо, его резкие черты стали ещё острее в пульсирующем освещении комнаты.
— Я знаю, что могу рассчитывать на тебя, милая.
И несмотря на пересохший язык и ускорившееся сердцебиение, отвечаю:
— Я вас не подведу.
На обратном пути он замечает кровь, проступившую на моей ладони. У меня уже заготовлена ложь на случай, если он спросит, как разошлись мои швы, но он не спрашивает.
— Я скажу Лео добавить сюда два шва.
Мендес берёт мои руки в свои. Я чувствую что-то маленькое в центре своей ладони в перчатке. Сияющая золотая стеллита. Я съедаю её по дороге назад.
***
Когда я поднимаюсь обратно в комнату, мои ноги ноют, а дыхание прерывистое из-за подъёма на пять этажей по башне. Сула возвращается за мной и идёт всё время с опущенным взглядом и сложенными руками. Ловлю себя на том, что скучаю по болтовне Лео. Его присутствие даёт мне что-то вроде ощущения мира и гармонии в душе, к которому я привыкла с Дезом. От мысли о нём моё тело тяжелеет, словно весит тонну свинца. Хоть бы эта тяжесть спустила меня с небес на землю. Хуже всего, когда я вспоминаю, что Дез никогда не будет похоронен. Его просто больше нет.
Надавливаю на порез на руке, и тёмные мысли отпускают меня. Напоминаю себе, что Лео не мой друг и совсем не похож на Деза. Лео, в первую очередь, верен короне. Пока Сула зажигает огни в моей тёмной комнате, я сижу и массирую ладонь.
Беспокойство проползает под моей кожей, и я чешу свои руки. Куда мог пойти Кастиан с оружием? Я проигрываю различные сценарии в своей голове. Если спросить Мендеса напрямую, то это позволит понять, что он знает, по его реакции, но в то же время выдаст меня. По мере того, как Сула зажигает одну лампу за другой, я думаю о единственной очевидной ниточке, связывающей меня с принцем: придворные. Но как мне приблизиться к ним?
— Что ты делаешь? — спрашиваю Сулу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Сегодня день стирки, госпожа.
Девушка снимает постельное бельё. Они думают, я настолько грязная, или здесь так принято? Не могу вспомнить, было ли так раньше. Или эти воспоминания в Серости, или я просто не обращала внимание на служанок, заботившихся обо мне. Никто не замечает слуг, несмотря на их изнурительный труд. Готова поспорить, что Кастиан никогда не присматривался к своим. Они знают о принце больше, чем кто-либо другой, даже больше отца-короля или всего двора.
