Он был опытным политиком, и если бы наглость бродячего крысолова не удивила бы его сильно, то он заметил бы смертельно опасное пламя, стремительно разгоравшееся в глазах его избирателей. Услышал бы, как изменилась тишина, утратила хрупкость стекла и стала густой и вязкой, как кровь.
– Мертвец! – истошно завопила фрау Ирена. – Нами правит мертвец!
Люди кинулись к трибуне, взобрались на нее. Что-то затрещало. Гийом вцепился в свой бидон, чтобы его не затоптали сгоряча.
Где-то вдалеке хлопнула дверь. Гийом улыбнулся: «Шустрая девочка. И сообразительная». Ратушу покинула не только Имме. Гибкая фигурка, слишком маленькая для того, чтобы принадлежать взрослому, проскользнула с верхней галереи к черному выходу.
На щеку Гийома упал длинный хвост полусгнившей кишки. Он сбросил ее с себя и попал прямо в руки фрау Ирены.
– Благодарю вас, – сказала она вежливо. – Любая порядочная женщина должна в первую очередь заботиться о том, чтобы ее муж был сыт. Я передам ему от вас это мясцо.
– Как вам будет угодно, – любезно ответил Гийом.
* * *
Последний некромант Тотгендама почуял запах гари слишком поздно. Хардин толкнул дверь в каморку Лили. Она оказалась заперта. Старик сделал нетерпеливый жест. С кончиков пальцев Хардина разлетелись черные и блестящие, словно лаковые, искры. Дверь исчезла. Наружу повалил густой вонючий дым. Некромант закашлялся, глаза защипало. В глубине дыма пылал оранжевый шар – словно отражение факела в ровной глади черножизни.
– Все кончено! – кричал шар так пронзительно, что Хардина, несмотря на пышущий от живого факела жар, пробил озноб. – Он вернулся! Светлые не дают никакого шанса, но Шабгни дает только один! Только один!
Серый пепел осыпался на пол. Некромант все еще помнил свое дело и не дал огню перекинуться на стены своего бедного жилища. Мумифицированная плоть Лили горела так же охотно, как сырой гранит, и Хардин не понимал, как Лили умудрилась поджечь себя, пока в куче пепла на полу не увидел флакончик из расписного фарфора. Хардин и горько и бессильно выругался. Эта сумасшедшая вылила на себя весь их запас черножизни, собранный по каплям за шестнадцать лет.
* * *
Генрих постучал по трибуне молоточком, призывая к порядку. Особой нужды в этом не было. От Марка Талика не осталось даже костей, и вместе с сытостью к горожанам вернулись рассудительность и спокойствие. На некоторое время. Но Генриху очень хотелось ощутить, как молоточек будет лежать в его руке, услышать звук удара кости о твердую подставку и увидеть, как все взгляды устремляются на него. На него, Генриха Талика. Нового главу Тотгендама выбрали практически единогласно. И сделали правильный выбор. Генрих давно считал, что ему уже как-то несолидно ходить в помощниках бургомистра. Но Марк Талик оставался глух к намекам честолюбивого сына. Или уже ничего не соображал. Сложно сохранить стройность мыслей, когда вместе с ними в твоей голове шевелятся и черви.
– Ты получишь то, что просишь, – обратился Генрих к страннику.
– Мне нужен официальный договор, – ответил Гийом.
– Да пусть меня заберет отец наш Шабгни, если я нарушу договор и не отдам тебе обещанное! – воскликнул Генрих.
По ратуше пронесся одобрительный гул. Чужак скользнул оценивающим взглядом по забинтованному телу Генриха и ухмыльнулся. Отцу Шабгни было бы почти нечем поживиться в том случае, если бы Генрих нарушил свое слово.
– Нет, – сказал Гийом. – Этого недостаточно.
– Нет? – притворно удивился новый бургомистр Тотгендама. – Чем же ты хочешь, чтобы я поклялся, крысолов?
– Своими детьми и детьми всех горожан.
Генрих не стал пользоваться молоточком, чтобы снова призвать граждан к порядку – он успокаивающе поднял руку:
– Мы обязательно заплатим господину крысолову назначенную цену, так что волноваться не о чем. Пусть отец Шабгни заберет моих детей и всех детей Тотгендама, если мы не заплатим тебе ту цену, которую ты назначил.
– Когда приступать к работе? – осведомился Гийом.
– Позавчера! – воскликнул Генрих.
Гийом направился к дверям. На ходу он извлек из чехла флейту – легко и изящно, как бывалый воин достает из ножен меч. И свистнула она в воздухе почти так же. Но не из стали она была – а из черного дерева, отделанного серебром. И брызги, синие брызги мертвой бирюзы покрывали флейту почти по всей длине. Когда Гийом соединял две части флейты, его окликнула фрау Адальберта.
– Господин крысолов, а вы не можете сказать, откуда такая напасть? – спросила она. – Ведь вы же знаток в таких делах наверняка. Почему? Ведь крысы веками обходили наш город стороной!
Генриха перекосило от ненависти. Хорошо хоть, что под бинтами никто не видел его лица. Паскудная старуха пыталась спасти молоденькую учительницу, свою коллегу, хотя позиция властей в этом вопросе была обозначена донельзя четко! Но Генрих решительно подавил первый же бунт в зародыше.
– Я ведь уже сказал, что ведьма… – начал он.
Генрих уже заметил, что Имме в ратуше нет. Но ничего. Далеко уйти она не могла. Пастор Люгнер одобрительно закивал словам Генриха.
Однако крысолов, этот наглый бродяжка, перебил нового бургомистра Тотгендама.
– Я видел защитные столбы Тотгендама, фрау, – произнес Гийом. – Судя по их состоянию, необходимые обряды проводились последний раз лет двадцать назад.
Из той части зала, где сидели рабочие карьера, донеслись возмущенные крики. Поднялся их староста, могучий Клаас. Генрих втянул голову в плечи.
– Как это – двадцать лет назад? – прорычал Клаас. – Каждый год я отдаю бутыль с черножизнью городу для обрядов бесплатно, как заведено. И это немаленькая бутыль!
– А я все думал, откуда у семейки Таликов деньги на мумификацию! – выкрикнул из толпы какой-то гад.
Генрих скользнул по толпе взглядом, но не успел разглядеть подстрекателя, заскрипел зубами в бессильной ярости. И тут же отдернул себя. Сейчас ему предстояло доказать всему этому воняющему, полуразложившемуся быдлу, что у него в голове, в отличие от папочки, не только черви.
– Позвольте мне пройти, – вежливо произнес Гийом. – Я должен приступить к работе.
Клаас посторонился – он даже не заметил в запале, что перед ним кто-то стоит. Когда Гийом проходил мимо, Клааса обдало холодом, но он вспомнил об этом гораздо позже.
Гийом вышел на площадь, залитую солнцем, оставив за спиной разгорающийся скандал. Прищурился.
И приложил флейту к губам.
* * *
Имме кралась подворотнями. Торопливо перебегала улицы и пряталась в переулках. Как воришка, как враг. Не впервые она чувствовала себя полностью чужой в родном городе, не впервые – дичью, на которую идет изматывающая, бесконечная охота. Но впервые эта охота была столь откровенно объявлена. «Изменить, – думала она в бессильной ярости. – Да что я могу здесь изменить?» Имме остановилась передохнуть в небольшом дворике. Надо было собраться с силами для последнего решительного рывка. Оставалось только пересечь главную улицу, а там дворами – и вот он, дом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
