Герберт действовал именно так, как и говорил Уоррен. Он никогда не смотрел на растущие акции. В газете он выискивал такие акции, которые достигли дна.
— Посмотри на акции сталелитейщиков, — сказал он. — Никто их не хочет! И что, теперь они обанкротятся? А разве может промышленная страна обойтись без стали? Смотри, American Can — ниже 30. Они смогут выплачивать свои дивиденды?
— Я не слишком-то умен, — продолжал Герберт. — Мне трудно соперничать со всеми этими умниками, особенно с теми, кто закончил колледж, ходил в школы бизнеса, имеет связи с компаниями… А я? Я никого не знаю. Поэтому мне нужно покупать то, что не вызывает дискомфорта. Ты видишь, что они покупают? Ведь даже Procter and Gamble и General Electric все время скачут то вверх, то вниз. Будь у меня эти акции, я, наверное, не спал бы по ночам.
Так что же покупал Герберт?
— Ну, скажем, есть один выпуск облигаций Penn Central, — сказал Герберт.
Я едва не лишился дара речи. Penn Central к тому времени практически утонула.
— Пенсильванская железная дорога обанкротилась, — сказал я. — Их акции ничего не стоят. Их облигации? Очень сомнительная штука. Надо как минимум 20 лет, чтобы они встали на ноги. Что стоит покупать, так это Shearman and Sterling, адвокатскую фирму, которая загребет все деньги за эти 20 лет.
— Я знаю, — сказал Герберт. — Но этот выпуск облигаций Penn Central обеспечен активами Pittsburgh and Lake Erie Railroad. Я написал в Irving Trust и спросил их, есть ли у этих облигаций обеспечение, и они сказали: да, есть. Они не выплачивают проценты по облигациям, поскольку им нужно уладить проблемы, и я думаю, это у них получится. А пока проценты накапливаются на специальном счете в Girard Trust — 13 %, а то и 14 %. На это может уйти много времени, но зато я спокойно сплю по ночам. Я не тороплюсь. Все всегда делается медленнее, чем хотелось бы.
Но неужели он действительно купил Union Street Railway of New Bedford?!
— Конечно. Денежных средств у них было с избытком. Процесс ликвидации занял много времени, но в результате все получилось очень, очень хорошо.
Уоррен приобрел еженедельную газету в Омахе, где его, кажется, знает каждый. Он также купил долю Washington Monthly, небольшого журнальчика, посвященного политике, и сделал предложение на покупку Enquirer в Цинциннати. Памятуя о его корнях в Небраске и службе отца в качестве конгрессмена от Республиканской партии, нельзя не удивиться тому, что сам Уоррен — демократ. Более того, восходящие звезды Демократической партии нередко заезжают в Омаху, чтобы потолковать с ним о будущем и обо всем прочем. Уоррен говорит, что у него самого политических амбиций нет. Большая часть денег, заработанных им в Buffett Partnership, разойдется по разным фондам, потому что, как считает Баффетт, не следует ломать жизнь собственным детям, оставляя им такое огромное состояние. Как-то вечером мы долго дискутировали о деньгах и о том, как ими пользоваться.
— Ну вот что бы ты стал делать с $25 млн? — спросил он.
Действительно, по словам Уоррена, у него было все, что нужно: дом достаточно большой, школа — вполне подходящая для детей. Путешествовать он не любит — ему не нравится бывать там, где он не может говорить по-английски. Он хотел бы делать что-то для общества, но для этого проблема должна быть четко обозначена, а иначе решения для нее не найти. В Омахе, например, он сделал вот что: вступил в Еврейский кантри-клуб.
— Я как-то обедал в Омаха-клубе — такой солидный клуб в самом центре — и заметил, что там совсем не было евреев, — сказал Уоррен. — Мне сказали, что «у них свой собственный клуб». В Омахе есть еврейские семьи, которые тут живут уже более сотни лет и немало сделали для развития города и общества. Они не меньше, чем кто-либо другой, помогли стать Омахе тем, чем она является сегодня. И все равно они не могут вступить в клуб, в который Джон Джонс, чиновник средней руки из Union Pacific, вступает автоматически, как только его переводят сюда. Это несправедливо. Тогда я взял и вступил в Еврейский клуб. На это ушло четыре месяца — они были немножко удивлены и растеряны, так что мне пришлось их довольно долго убеждать. Потом я снова пришел в Омаха-клуб и рассказал им, что Еврейский клуб уже не такой уж стопроцентно еврейский. А сейчас два или три члена Еврейского клуба подали заявления в Омаха-клуб. Так все потихоньку и стронулось.
Рассказывая мне о Герберте, Уоррен, на мой взгляд, в определенной степени описывал самого себя.
— Он никогда не забывает, — сказал Уоррен, — что управляет деньгами других людей. А это усиливает и без того устойчивое для нормального человека отвращение к потерям. Он честный, цельный человек и весьма реалистично смотрит на себя. Деньги для него реальность, и акции для него реальность. Отсюда и проистекает его тяга к принципу «маржи безопасности».
После наших встреч в Омахе я участвовал в семинаре, где было десятка два ведущих финансовых менеджеров. В своей речи я упомянул Грэхема.
— Это все старье — сказал один из менеджеров. — Грэхем, конечно, умница, но на самом деле все это лишь набор банальностей вперемешку со слухами сорокалетней давности.
После четырехдневного семинара я написал об этом эпизоде Уоррену. Он нимало не сомневался в том, что цена Грэхема в глазах большинства упала, но его, Баффетта, лояльность по отношению к учителю не уменьшилась ни на йоту.
«Принципы Грэхема, — писал Уоррен, — сделали очень многих богачами, и очень трудно найти хоть один случай, когда их применение кого-то разорило. Не о каждом человеке такое можно сказать».
IV. КРУШЕНИЕ СИСТЕМЫ?
1
Испорченный язык Супервалюты
Когда Бен Грэхем не разговаривал на латыни или греческом, то пользовался двумя другими языками: английским и языком цифр. Цифры — отчеты о прибылях и убытках, балансы — говорили вам о том, какие результаты приносит бизнес, в чем его сильные и слабые стороны, каковы его характеристики. Короче говоря, они отражали результаты деятельности компании. Хороший аналитик мог смотреть на отчет о движении денежных средств, как Тосканини смотрел на партитуру: прекрасно, прекрасно, там-там-ди-дам… стоп! Стоп! А где же флейты? Там-там-ди-дам, ФЛЕЙТЫ! Но когда Тосканини смотрел на партитуру, он исходил из определенных предпосылок. Если в партитуре стояла тональность до-диез, то это относилось и к флейте, и к тубе. Бетховен не прописывал в партитуре до-диез, разве что Маэстро хотел придержать какие-то ноты и выбросить пару-тройку других, потому что в этом году они звучали уже не так хорошо, а вот зато к следующему году у нас будет три прекрасных флейтиста (см. примечание 13), поэтому Совет считает, что у Маэстро есть здравое обоснование, и мелодия вряд ли пострадает, если, конечно, не…
Сейчас у инвесторов проблемы посложнее, чем в те дни, когда Бен Грэхем вел своих студентов по статьям баланса. Цифры могут значить то, что они значат, а могут и не значить, к тому же кризис языка достиг своего предела. Мощь Супервалюты настолько огромна, а награды за нее так велики, что цифры используются только для того, чтобы нарисовать самую впечатляющую картину Супервалюты, а вовсе не для того, чтобы отразить реальное положение дел.
На рынке есть последователи массы всевозможных теорий и не меньшее количество портфельных стратегий. Давайте возьмем одну: обманчиво простую, нацеленную на рост прибыли. Первое, что должно согреть вам сердце, — если вы поклонник роста — это исправно повышающиеся прибыли.
Чудесно, чудесно, чудесненько — какая гармония! Именно так было с компанией Xerox, которая принесла множеству людей множество денег.
В старые добрые дни некоторые инвесторы не хотели вкладывать в небольшие компании, которые могли вырасти, а могли и не вырасти до уровня Xerox. Этим небольшим компаниям нужны были все средства, которые они генерировали, поэтому дивиденды в них не выплачивались. А некоторые инвесторы хотели именно дивиденды. Пенсионные фонды почти не держали акций в своих портфелях: они покупали облигации. Они знали процентную ставку по облигациям, а также и то, что по облигациям проценты выплачиваются много-много лет, а это как раз то, что нужно пенсионерам, когда они выходят на пенсию.
Но постепенно растущими компаниями стали интересоваться и более консервативные инвесторы. На них обращали внимание трастовые отделы то одного, то другого банка. Кое-что мог купить взаимный фонд. Росли не только прибыли компаний, но и премии, которые люди готовы были платить. Инвестор-авантюрист мог рискнуть пораньше, а потом продать более осторожному инвестору, которому нужны были более убедительные результаты.
А потом случились две вещи. О первой мы уже говорили в контексте истории 1960-х гг.: осторожные инвесторы стали такими же агрессивными, как и старые авантюристы. Они уже не дожидались, пока акция станет выдержанной и начнет вызывать всеобщее доверие. Десять тысяч аналитиков вдруг стали рыскать по задворкам в поисках нужного соотношения цены и прибыли, а полсотни тысяч дилеров начали названивать всем подряд с одной рекомендацией: покупать!
