— Занятия будут проходить под моим личным руководством в ночное время, подальше от солдатского глаза, ежедневно. Завтра... кросс, строевая, огневая, химзащита, спортчас, — деловито отрапортовал Ювачев.
— Химзащита? У меня нет времени на пустяки, — стал спорить Коля.
— Неужели? — заинтересованно спросил Кинчин.
Вдруг Лебедушкин почувствовал, что у полковника
тяжело, очень тяжело на душе, и на самом деле его волнует совершенно иное, и это «иное» является самым важным и единственно подлинным вопросом жизни полковника. И на этот вопрос полковник никогда не найдет простого ответа, и «неприятность», случившаяся на службе, и спор с новобранцем — это всего лишь внешняя оболочка, призрак. А в глубине, в сердце Кинчина течет другое время, другая жизнь. Вдруг Лебедушкин почувствовал, что эта «другая жизнь» ему очень интересна. Только едва ли когда-нибудь найдется хоть один человек на земле, с которым Кинчин захотел бы поговорить о самом главном.
— Значится, нет времени на пустяки? — переспросил полковник.
— Да, да, у меня дел по горло, — сказал Лебедушкин.
— Каких именно? — Кинчин встал и заложил угол по сцене.
— Премьера спектакля на носу.
— Какого еще спектакля?
— Обыкновенного.
— И где же состоится спектакль?
— Вот здесь, на этой сцене! Я уже начала репетировать. Кстати, в клубе сцена хоть и маленькая, но хорошая, здесь даже есть свет, полупрофессиональный, но все равно годится. Есть и магнитофон, и даже крошечная фонотека. Правда, в труппе всего лишь одна актриса, но это не важно, скоро премьера, и я вас приглашаю.
— Когда премьера?
— Через десять дней.
— И что, отложить нельзя?! — спросил полковник.
— Ни на один день!
— Что будете представлять? «Ромео и Джульетту»?
— «Дядю Ваню»! — пошутил адъютант.
— Спектакль называется «Король пчел».
— Яне знаю такой пьесы, — не боясь показаться профаном, честно признался Кинчин.
— Пьеса моего собственного сочинения.
— Ах да, я совсем забыл, вы еще и писательница!
— Я, кстати, и рисую неплохо, и еще пою.
— А вышивать не пробовал, Коля? Пяльцами? — опять съязвил лейтенант.
— На пяльцах, — парировал Лебедушкин. — Через десять дней премьера.
— Да-с. Любопытно, — сказал полковник.
— Можно попросить контрамарочку? — зло улыбнулся Ювачев.
— Билеты не продаются, приходите так, сыграю за аплодисменты.
— Внеси, капитан, изменение в расписание занятий: не один, два кросса в день... по пересеченной местности, — попросил Ювачева полковник.
— С полным боекомплектом! — поддержал идею начальника Ювачев.
— Товарищ полковник, из меня солдата не получится. Вы посмотрите, ну какой я солдат? Меня убьют в первом же бою, и не пулей, а просто так, из-за моей собственной нерасторопности. Я не смогу защитить Родину, отпустите меня домой, пожалуйста, Андрей Исаевич, отпустите.
Полковник пристально посмотрел на девушку.
— В таком виде не могу, Лебедушкин. Меня из армии уволят, а я, между прочим, отдал армии сорок лет жизни. А платьице завтра переодень, испачкаешь, уж больно хорошее платьице.
Глава четвертая
Было полнолуние. Половина третьего ночи. Полковнику не спалось. Ему очень хотелось вспомнить о чем-нибудь очень теплом, приятном, волнующем до слез, может быть, такое воспоминание принесло бы покой и сладкий сон, но почему-то хорошие воспоминания не приходили, они куда-то исчезли, пропали или спрятались. Конечно, Кинчин прожил счастливую жизнь, и дети когда-то были забавными, маленькими, нежными, и женщину, с которой навсегда развела его судьба, он искренне любил... Были, были эти мгновения счастья, но почему-то образы счастья куда-то исчезли, и нечем стало согреть душу.
Полковник встал с постели, босиком прошел через гостиную, открыл холодильник, налил в стакан водки, опрокинул «огненную воду» в горло. Затем залпом осушил еще один стакан водки, запил водой из-под крана, вернулся в кровать, залез под одеяло с головой и закрыл глаза.
Он лежал так часа два. Сон не приходил. На душе было тяжело и смутно. Больно. Днем в этой армейской суете это чувство оставляло его. Зато ночью!..
Вдруг он понял, что ему хочется поговорить с Лебедушкиным. Все равно о чем. Кинчин вскочил с постели, быстро, как по команде, оделся, накинул на плечи шинель и вышел на улицу, умылся снегом, прошел через КПП, проверил пост у склада арттехвооружения (караульный не спал, видно, ему уже доложили, что «сам» идет проверять службу) и направился в клуб.
Полковник прошел через черное фойе на сцену. Лебедушкин спал, положив ладошку под щеку. Очень долго в полумраке полковник стоял и смотрел на спящего солдата. Вдруг ему стало неловко, что он пришел сюда, повинуясь смутному душевному желанию, а значит, сердечному порыву, что не случалось с ним уже очень давно. Ему стало стыдно за собственную слабость, и это чувство стыда моментально привело к ярости, вспышке гнева.
— Подъем, тревога! — закричал полковник, подошел к рубильнику, что был справа от сцены, и включил весь свет, на который только была способна клубная армейская сцена.
Коля проснулся и открыл правый глаз.
Лебедушкин увидел громадную тень полковника и по этой тени сразу узнал его. Полковник был изрядно пьян и превосходно освещен.
— За что мне это наказание, боже мой, будить человека среди ночи, когда душа купается в эфире?! — сказал Лебедушкин и сладко потянулся.
— Время пошло, сдаем норматив. Тревога! А ну-ка пошевеливайся, осталось тридцать пять секунд. Энергичней, еще быстрее!
— Я не могу так быстро, как бы вам хотелось, товарищ полковник! Мои глаза не видят, руки спят, ноги видят сны.
— Пошевеливайся!
— Что вы кричите, три часа ночи, мама, как хочется спать. Если жизнь это сон, я хочу жить.
— В норматив не уложился, — полковник посмотрел на часы, — отбой. Будем тренироваться.
Девушка привстала, спустила ноги с кровати:
— Вы пьяны, товарищ полковник, от вас разит перегаром. Судя по выражению вашего лица, вы пили в полном одиночестве! Ночью! Красноречивый факт. Что вам не спится?
— Меня мучает совесть.
— Наконец-то! Быть того не может! А мне казалось, что у вас нет чувства сострадания.
— Я не мог заснуть, мне не давал покоя ужасный вопрос... А вдруг ты на самом деле гений? Прочти мне свою пьесу.
— Она вам покажется скучной.
Однако вы низкого мнения обо мне, мадам. Сяду в кресло, буду пить кофе и слушать пьесу. Читайте, Наталья, как вас там по отчеству. Побалуйте старшего по званию одной чашечкой кофе.
Полковник скинул шапку, шинель, сел на табуретку, закинул нога за ногу и закурил. Лебедушкин понял, что разница между креслом и армейским табуретом для полковника сейчас не существенна.
— Меня зовут Наталья Сергеевна.
— Сделайте милость, Наталья Сергеевна. Ужасная погода, метель воет как зарезанная. Если вы мне не станете читать вашей пьесы, Наталья Сергеевна, мы тотчас пойдем окапываться, в мерзлой земле, до восхода солнца!
— Полноте, полноте, Андрей Исаевич, меня пугать! Ну ладно, пусть будет по-вашему!
Лебедушкин встал с постели и, наматывая портянки, запричитал:
— Моя дорогая, любимая мама. Сегодня в три часа ночи меня подняли по тревоге для того, чтобы я прочитал несколько строк из последнего! Мама, когда я вернусь домой, я буду спать много недель подряд, я хочу видеть сны во снах и, погрузившись в царство Морфея, пить тишину, как воду, большими глотками! Только пообещайте, товарищ полковник, что, когда я закончу читать, вы уйдете, а я лягу спать.
— Клянусь складом арттехвооружения! — сказал Кинчин.
— Ну хорошо, вы сами напросились. Но я предупреждаю: пьеса сложная.
— Не пугайте нас, Аделаида Афиногеновна, мы пуганые, как-никак три войны прошли.
Лебедушкин надел сапоги. Взял с тумбочки кипу бумаг:
— Ну смотрите, товарищ полковник, сами напросились.
— Я готов, Серафима Спиридоновна, так начнем же! И все-таки кофейком не побалуете?
— Только одну чашку... я экономлю. Можете называть меня как угодно, я на вас не обижаюсь.
— Буду пить мелкими глоточками.
— Это не пьеса даже, а всего-навсего один монолог, чтобы вам, прошедшему три войны, было понятно, я предваряю прочтение небольшим либретто... то есть расскажу краткое содержание.
— Будьте так любезны, сударыня.
Лебедушкин взял в руки пьесу, вышел на авансцену, стал в позу чтеца, сделал паузу.
Пауза была красивой. Полковнику она понравилась. Вдруг он почувствовал, как с души упал камень. И после этой странной Колиной паузы ему вдруг стало необыкновенно легко.
— Действие пьесы, — начал Лебедушкин, — происходит частично в околопланетном эфире, частично — в Царствии небесном.
— Я так и предполагал, что где-нибудь далече отсель, — сказал полковник, выпустил струю дыма, дым свернулся в кольцо, кольцо улетело в зрительный зал.
