— Я терпеть не могу, когда мужчины целуются, это достаточно противная штука!
— Устал повторять — я девица. Вы же меня вместе с начальником медсанчасти осматривали!
— Нет, нет, давай возьмем другую сцену.
— Хорошо сцена вторая... страница тридцать вторая, начинаю я.
— Валяй!
Коля прочитал за Дездемону. Полковник подхватил. Так продолжалось минут десять. Полковник медленно входил в раж! Они закончили большой отрывок.
После ремарки автора «Отелло плачет» полковник замолчал.
— Что случилось? Почему вы остановились? — спросил Коля.
— Одну секундочку. Так значит, здесь я должен заплакать? — сказал Кинчин не своим голосом.
— Да, Отелло в этом месте плачет, — подтвердил догадку Лебедушкин.
— Давайте, Наталья Сергеевна, возьмем какой-нибудь другой отрывок.
— Что вам не понравилось на этот раз?
— Я не буду плакать.
— Почему?
— Я не плакал, когда хоронил мать, не плакал, когда под Пандшером моего друга разнесло минометным снарядом в клочья. Я не буду плакать. Возьмем другой отрывок.
— Сколько можно скитаться по пьесе?! — заспорил возмущенный Лебедушкин. — Здесь он не может заплакать потому, что настоящий мужчина. Там он не может поцеловать Дездемону потому, что он не в состоянии отличить юношу от девушки! Отелло тоже мужчина, и, между прочим, генерал! Ан смотри... ничего... пролил слезу.
— Он мавр, он чернокожий, — аргументировал полковник. — Он южный человек, а я вырос на Севере.
— И что, мужчины на Севере не плачут? — терпеливо гнул свою линию Лебедушкин.
— У нас не принято.
— Но вы играете мавра, а не самого себя!
— Я про то же, давай поищем другой отрывок.
— Нет, мы остаемся в этом месте. Я буду держаться зубами за этот клочок земли. Ни шагу назад!
— Другой отрывок!
— Когда вы поймете, почему мавр плачет, для вас не будет большой трудностью заплакать.
— И почему он плачет?
— Потому что он теряет свою возлюбленную, он чувствует, как медленно, но верно счастье ускользает от него.
— Я тоже потерял свою возлюбленную, с которой счастливо прожил всю жизнь, но я не плакал.
— Вы потеряли любимого человека, а он потерял нечто большее, существо из другого мира.
— Дездемона... она что? Привидение с планеты икс, двоюродная сестра короля пчел?
— Объясняю... он черный, мавр, она белая. Он — человек в возрасте, она — совсем молоденькая. Он — военный, генерал, она — наивное дитя. То, что он ее любит, — это понятно, но самое большое чудо то, что она любит его. Вот откуда эти слезы!
— Хорошо, я прикрою лицо рукой, как будто плачу.
— Вы меня не поняли. Скажите, Андрей Исаевич, у вас была нереальная любовь?
— Что это значит?
— Были ли вы когда-нибудь влюблены в существо недосягаемое, ну, например, в Барбару Стрейзенд или кого-нибудь в этом роде?
— В балерину. Я увидел ее по телевизору, влюбился, как сумасшедший, купил билет в Большой театр. Я был тогда старшим лейтенантом, места неважные, в галерке, однако был смышленый малый, взял в театр полевой бинокль с 34-кратным увеличением.
— Как ее звали?
— Не важно, знаменитая балерина, на нее до сих пор весь мир молится.
— Я никому не скажу.
— Я не понимаю, мы будем играть или разговаривать, кто мы — артисты или ученые?
— Как раз в этом и состоит самая важная часть работы артиста: мы занимаемся разбором произведения, вы заплачете, и слезы польются легко и свободно, и не почувствуете никакого стыда за эти слезы.
— Не уверен.
— Как ее звали?
— Не скажу.
— Представьте, товарищ полковник, вы полюбили эту самую балерину, послали ей записку в букете, назначили свидание у служебного входа, она пришла, роман начался мгновенно! Она выходит за вас замуж, бросает Москву и едет в богом забытый Энск на краю степи. Теперь понятно, что такое нереальная, невозможная любовь?! Так и Дездемона, кстати, оставила Венецию, ради любимого помчалась на богом забытый Кипр.
— И что с того?
— Вы чувствуете, как она вас обожает. Вы на седьмом небе!
— Ну допустим.
— И вдруг спустя несколько месяцев вам тонко намекают на то, что она вам не верна! Вы падаете с небес на землю, бьетесь плашмя всеми своими костьми! Нечеловеческая боль! Вот откуда слезы! Понятно?
— Понятно, но я плакать не буду.
— Почему?
— Потому что я десантник.
— По смертности режиссеры занимают вторую строчку после шахтеров. Чтоб вы знали...
— А военные на каком месте?
— На шестнадцатом.
— Может быть, тогда ты займешься менее опасным делом?
— Ас вами нелегко, — пожаловался Лебедушкин.
— Довольно разговаривать, хочу играть.
— Я же говорил — это очень заразительное занятие.
Пока они спорили и размахивали руками, вели философский диспут, за ними с улицы наблюдали два острых глаза. Капитан Багаев в эту ночь был дежурным по части. В половине пятого утра он пошел проверить, как несет службу караул. В правой руке Багаев сжимал армейский фонарь, левая рука была свободна, он грел ее в кармане овчинного тулупа. Проходя мимо клуба, он увидел свет в окне. Багаев аккуратно подкрался к окну, что напротив сцены, и не без чувства внутреннего удовлетворения наблюдал за происходящим в клубе, благо на окнах не было занавесок. Жаль, что он не мог слышать, что артисты говорят друг другу, но то, что командир части держал в руках книгу, читал и размахивал руками, составляло ни с чем не сравненную суть этого неповторимого зрелища. Багаев ненавидел командира части. Совершенно иной ненавистью он ненавидел москвича, симулянта, желторотика. Багаев почувствовал, что это шанс, что он когда-нибудь, может, очень скоро, он сумеет отомстить обоим. И еще Багаеву понравилось, что полковник был слегка подшафе. Все это выглядело как-то уж очень странно. Недостойно командира части.
Между тем полковник вошел в новый отрывок и увлекся монологом.
Пускай я чем-то Бога прогневил.Над непокрытой головой моею...
— До этого самого места. Стоп! — прервал чтение Лебедушкин.
— Жестоко! — дал характеристику поведению мавра командир части.
— Все вы, мужчины, таковы, я тоже устраивала своей Маше ужасные сцены ревности. На сегодня довольно, я устала. В последнем письме она написала, что у меня переменился почерк.
— Тем более нельзя тебя комиссовать, представляю, как Маша расстроится.
— Напрасно вы так думаете, девушка с девушкой тоже могут быть счастливы.
— Вам, девушкам, виднее, — сказал Кинчин.
— А мама, например, всегда хотела дочь.
— А отец у тебя есть? — спросил полковник, сел на край солдатской кровати и закурил.
— Мой отец — донжуан, блеснул своей шпагой и растаял в дымке голубой. Моя Маша, кстати, недавно получила большую роль в кино, пока я с вами здесь на печке прохлаждаюсь.
— Любопытное ощущение от игры. Я ощутил нечто, похожее на удовольствие. В чем источник этого кайфа, объясни мне, Лебедушкин?
— Душа бессмертна, она радуется каждому перевоплощению.
— Я в это не верю. Там будет темно и холодно.
— Ничего подобного. Впереди — новые роли!
— Уже половина четвертого, Коля, налей мне кофе!
— Если пообещаете, что комиссуете меня.
— Как тебе не совестно, Лебедушкин! Разве ты плохо служишь? Библиотека, домашний театр, кофе, Элюар, Шекспир.
— Отпустите меня домой, пожалуйста, — попросил Лебедушкин, достал из тумбочки стеклянную банку, пакетик растворимого кофе и самодельный кипятильник — две опасные бритвы, соединенные спичками, от которых к розетке тянулись два изолированных провода. Лебедушкин налил воду в банку, погрузил бритвы в воду. Со дна к поверхности воды тут же полетели маленькие пузырьки.
— Не могу комиссовать! — сказал полковник. — О части станут плохо говорить, мол, там парней переделывают в баб. Все заслуги перед Отечеством забудут, а вот дурной случай запомнят и еще издеваться станут. Так устроен человек.
— Тогда в малом пойдите навстречу, освободите меня от занятий, это бесчеловечно, девушке тащить по полю ящик с патронами и гранатометом.
Вода вскипела, Лебедушкин перелил кипяток в чистую кружку и бросил туда черный порошок. Порошок растворился. Полковник почувствовал аромат кофе и взял горячую алюминиевую кружку в правую руку.
— Я подумаю, — сказал командир части. Он докурил сигарету, допил кофе, накинул тулуп и ушел, не попрощавшись.
Лебедушкин снова остался один. За окном завыла метель. Коля ушел за кулисы и выключил свет. В зале и на сцене стало темно. Коля сел на табурет и стал стягивать с ноги сапог. Сапог сидел крепко. Вдруг из темноты до него донесся знакомый голос капитана Багаева.
— Здравствуй, здравствуй, девица красная!
— Здравия желаю, товарищ капитан, — сказал Лебедушкин, почему-то встал на ноги.
