Началось смятение, а с севера ехали первые беженцы, ещё не растерявшие столичного лоска. Но рот их уже был забит криком, а глаза полны безумием. И вот он снова увидел свою любовь, женщину с волосами цвета песка.
Тогда он выдернул её из орущей толпы, в которой чемоданы были приличнее людей.
Надо было уходить на ту сторону – взяв остатки добра и свою любовь. Но надо было и подружиться с британским майором, потому что Начальник Контрабанды хотел спокойно ходить по улицам на той стороне.
Нужно было дружить и с прочими людьми за южным краем, с теми, что носили чалму, и с теми, что носили мундиры великой империи, над которой никогда не заходило солнце. И уже третий год не было для Абдулхана другой империи.
Теперь он выстраивал свой мир, спокойный и правильный, – в противовес миру красного командира Рахмонова, который оставался воином – ему самому на замену. Начальнику Контрабанды даже не было жаль двух потерянных караванов, которые остановил красный командир, – так нравилось ему играть с Рахмоновым.
Но теперь красный командир должен был остаться воином, а Начальник Контрабанды должен был забыть своё ремесло ради детей и любви.
Он ещё помнил, что Кубла-хан сжёг в нефтяных бочках его гарем, и эта внезапная любовь к русской женщине была надеждой на продолжение жизни.
Чтобы пауза не длилась слишком долго, чтобы этот оборванный учёный, приехавший с севера со своими странными железяками, не унижался больше, Начальник Контрабанды спросил:
– И что, можно попасть в будущее?
– Нет, в будущее нельзя, по крайней мере, пока нельзя. Можно попасть в прошлое, вернее, воссоздать прошлое в одном месте. Нужно только охладить пространство, и при отрицательной температуре молекулы побегут вспять. Они повторят все пройденные ими пути, только в обратном направлении. И наступит…
– Госпо-о-один!.. Господин Абдулха-а-ан!.. – крикнули издали.
– Завтра, – бросил Начальник Контрабанды, поднимаясь. – Завтра мы пойдём на ту сторону. Ваша цена мне подходит.
В этот момент человек, лежавший у окна с полевым биноклем, встал и, по-прежнему невидимый за занавеской, потянулся.
– Они договорились. Слышишь, Павлик, они договорились.
– И что, товарищ Ухов? – ответил ему мальчишеский голос. – Пора? Возьмём их в плен – промедление ведь смерти подобно.
– Ты, Павлик, не кипятись. Ну вот выбежишь ты навстречу Абдулхану, размахивая «трёхлинейкой», сделает он тебе тут же лишнюю дырку во лбу – и что? Будешь ты совершенно негоден для мировой революции, и всё закончится. Видишь, Абдулхан уезжает. Он едет за чем-то, что нам неизвестно, а ему очень важно. Он будет скакать ночью, а вернётся к утру, потому что он любит двигаться в ночной прохладе. Он вернётся завтра со своим добром, и завтра к нам придёт на помощь товарищ Рахмонов.
Человек с биноклем расправил складки гимнастёрки и начал спускаться на первый этаж со своим напарником.
Там за широким столом сидел вдребезги пьяный Начальник Таможни. Он был пьян навсегда, потому что сын Начальника Таможни умер, не дожив трёх дней до своего второго дня рождения.
– Абдулхан уехал в крепость. Завтра, я думаю, он пойдёт на ту сторону.
– Мне-то что до него? – выдохнул, перед тем как опрокинуть в рот стакан, Начальник Таможни.
– Товарищ Васнецов… – запел тонким мальчишеским голосом младший.
– Да не зови ты меня вашим дурацким товарищем, надоело, – Начальник Таможни высосал целиком скибу дыни и обтёр губы.
– Гражданин Васнецов, Владимир Павлович, миленький… ведь они достояние республики увезут.
– Какой такой республики? Совдепии? Автономной Туркестанской? Бухарской республики? Диктатуры Центрокаспия, чтоб она в гробу перевернулась? Что мне до них, парень…
– Так они, Владимир Павлович, своей машиной время обратно повернут…
Но тут старший положил тяжёлую ладонь красноармейцу на плечо.
– Хватит, Павлик. Поговорили.
И товарищ Ухов со своим товарищем вышли из дома Васнецова.
Ночь покрыла пустыню, как перевёрнутая миска. Абдулхан с пятью нукерами ехал к крепости – за золотом и любовью.
– Сашенька… – выдохнул Абдулхан в темноту имя своей любви, а золото своего имени не имело и ждало его тихо.
Сборы были недолги – нукеры были молчаливы. Молчала и Сашенька. Звёзды вели их обратно в порт, но у Сухого ручья его встретил Рахмонов.
Ночь рвали вспышки выстрелов, освещая лица всадников. Абдулхан не промахнулся ни разу, но у Рахмонова был пулемёт.
Нукеры умерли один за другим, за исключением русского казака Григория, который пришёл в отряд Начальника Контрабанды совсем недавно. Григорий был на Дону в больших чинах, а потом покатился на юг. Он катился долго, превращаясь из румяного колобка в колючее перекатиполе.
Григорий даже не пригибался к гриве лошади, будто заговорённый прошлыми несчастиями своей жизни.
Пули пели над ними, как цикады.
Заревела и рухнула лошадь под Сашенькой, так что она еле успела спрыгнуть. Абдулхан подхватил женщину и кинул себе за спину, как лёгкий плащ.
Время шло медленно, и Начальнику Контрабанды казалось, что он раздвигает пули руками.
Они скакали в темноте, не отвечая на выстрелы, чтобы люди Рахмонова потеряли их из виду.
Но внезапно Абдулхан ощутил, как объятия его женщины слабеют, а его английский френч намокает. Они спешились – Сашенька безвольно лежала на его руках. В груди женщины хрипело и булькало.
Абдулхан приложил ухо к её губам, но Сашенька уже не говорила ничего.
Час её пробил, а время для Абдулхана снова понеслось вскачь.
Казак сокрушённо покачал головой и принялся шашкой рыть могилу.
– Вот так и мою жинку убили, – утешил он командира. – Пуля прилетела, и ага.
Но Абдулхану утешения были ни к чему. Он пожалел, что остался в живых именно казак – нукеры были молчаливы, а Григорий чувствовал себя на равных с ним и думал, что с хозяином возможен разговор.
Закопав женщину, Абдулхан завыл как собака и выл целый час. На исходе этого часа он спокойно встал, отряхнул песок с френча и молча погнал лошадь к морю.
Товарищ Ухов закурил цигарку, и молодой красноармеец, вдохнув, наполнил кашлем трюм баркаса.
– Смотри, Павлик, – видишь, бикфордов шнур? Он вспыхнет, и ровно через пять минут огонь брызнет внутрь динамитной шашки, которую я приматываю сюда – смотри, Павлик… А остальные будут вот здесь.
И ровно через пять минут Начальнику Контрабанды придёт конец.
– Но, товарищ Ухов, ведь конец придёт и машине времени, которая должна служить пролетарской революции.
– А так она будет служить врагам пролетарской революции. Как ты думаешь, Павлик, что лучше?
– Лучше будет, если мы и машину времени спасём, и врагов уничтожим.
– Так, Павлик, бывает только в синематографе. Собирайся, нам тут рассиживаться нельзя. Не у тёщи на блинах.
Поднимаясь, Павлик запнулся и загасил фонарь. Он чуть было не упал, но, удержав равновесие, полез по трапу вслед за старшим товарищем.
Баркас был загружен под завязку, десятки ящиков и тюков громоздились повсюду, и эти двое так и не заметили, что под коврами лежит Начальник Таможни и прислушивается к их разговорам.
Старый таможенник Васнецов всё понял из случайно оброненной фразы молодого красноармейца.
Наутро приват-доцент Лебедев, ступив на палубу, увидел маленькую чёрную дырочку. Вся беда была в том, что эту математическую точку окружала сталь, а внутри был цилиндр со свинцовым набалдашником.
Всё это находилось в руках Начальника Таможни Васнецова, и, разглядывая эту чёрную дыру, Лебедеву пришлось заново повторить всё то, что он рассказывал Абдулхану.
– И что, – спросил Васнецов, – всё повернётся вспять?
– Это зависит от мощности. Накопим энергии больше – так больше и…
– А чем у тебя мотор работает? Мочёным песком, что ли?
– Почему песком? Электричеством – с помощью переработки солнечной энергии.
