Потому на суде и не касались многих щекотливых вопросов, в них можно утонуть, как утонул тот бульдозер. Все внимание сосредоточили на действиях капитана. И тут произошел инцидент, который всех развеселил. Рацуков вдруг жалобно возопил:
— Я столько лет старался, служил, а меня заперли в какую-то грязную камеру и хлеб дают такой черный, что моя собака жрать не станет!
Судья Удальский оживился:
— А вы думали, там пирожными кормят? Черный хлеб… я вот ем только черный хлеб и считаю, что он более полезен.
— Так идите туда вместо меня! — злобно бросил бывший капитан.
— Нет уж, каждый из нас пойдет туда, куда он заслужил! — так же злобно отпарировал Удальский.
И дали сердешному двенадцать лет со всеми поражениями.
Касянчук все-таки через полгода попался на другой крупной взятке (что-то или кто-то, видать, не сработал или был допущен роковой просчет). На этот раз ему приплюсовали все и дали ровно столько же, сколько и проданному им капитану.
Но еще до этого события мне пришлось начать с другого бока — проехать по приискам, проверить все акты рекламаций, добиться аннулирования части из них как несостоятельных, но главное показать, что завод не отступится, перестреляй хоть всех его толкателей. И поток актов стал хиреть.
Там я видел много женщин, щеголявших в голубых песцах, и по временам появлялась смутная догадка, откуда такое изобилие и почему с легкостью необыкновенной подписывали акты их мужья. И куда утекли нужные прииску запчасти.
Но догадки к делу не подошьешь. Загадки так и остались подернуты мраком неизвестности: и смерть Петровича (на чем же его подловили?), и саморассасывание зародышей. Север хранит много таких тайн…
А потом мне дали квартиру — ту самую, в деревянном доме на улице Партизанской.
ЧЕРНАЯ ПОЛОСА
Пили зелье в черепах, ели пульники, танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
В. Высоцкий
— По слухам, это моя квартира, — нагло сказал Матвей. Лицо рыжего не выразило никаких эмоций, он снова воззрился на донышко «бомбы», словно пытался вызвать из бутылки духа.
— Ну проходи, коль твоя, — равнодушно бросил он. Потом вдруг спохватился: — А? Твоя? Братцы, отец пришел!
— Отец местного прохвостизма! — откликнулся кто-то из глубины квартиры ликующим пропитым тенорком.
Квартира была небольшая, хотя и двухкомнатная, — одна из комнат предназначалась для представительского пункта как рабочий кабинет. Но сейчас он никак не напоминал таковой, впрочем, и вся квартира являла собой удивительное зрелище.
Несмотря на отсутствие хозяина, она жила напряженной жизнью. На кухне, сплошь заставленной порожней стеклотарой, двое ожесточенно кричали, — судя по обрывкам фраз, спорили о литературе. У газовой плиты хлопотал некто в подтяжках над целым противнем жареных уток. Еще двое, отключившись, лежали внахлест на разложенной тахте. Еще кто-то лежал прямо на полу в соседней комнате, в дверном проеме виднелись ноги в рваных носках, из которых высовывались большие сизые пальцы с желтыми каменными ногтями. За рабочим столом Матвея сидел некто и печатал на его машинке. За этим же столом с другого края сидел другой некто и малевал похабные карикатуры, которыми уже были увешаны все стены. В углу дремала сложенная фигура с затрепанным детективом на коленях. Работал цветной телевизор, но его никто не смотрел.
Матвей абсолютно никого не узнавал, будто свалился вдруг в Мурлындию, где ходят коты с человеческими лицами. Такое уже бывало. То есть он знал каждого — все это были родные, милые лица, но не мог вспомнить, «ху есть ху», чем занимаются, как зовут. Однажды он прилетел в аэропорт после трехнедельного штопора и тоже вот так здоровался с людьми, разговаривал с ними, стараясь ограничиться общими темами и не называя никого по имени, потому что не помнил. Через лиман его вез знакомый шофер, которого он назвал Колей, а только в городе вдруг что-то щелкнуло в голове, и он вспомнил, что шофера зовут не Коля, а Петя.
Но сейчас некогда было ждать, действовать приходилось стремительно и напористо, волевым усилием восстановить память. Только что он получил сообщение неизвестно от кого, что в его квартире обосновался агент Верховоды с заданием в удобный момент условленным сигналом вызвать группу захвата.
— Отец местного прохвостизма! — повторил тенорок, и тогда-то в голове Матвея щелкнуло. Он сразу всех узнал и вспомнил.
Посреди большой комнаты, приветственно раскинув руки, стоял худой как щепка сторож-поэт Андрюша Гаранжа — он-то и кричал. На его крик из другой комнаты выплыл, словно медведь на дыбах, взлохмаченный метранпаж местной газеты Куканов, или «наш миллионер», как его ласково называли. Он тридцать лет протрубил на Севере и ежедневно выпивал минимум две бутылки водки, а максимум страшно даже подумать. Как-то подсчитали с карандашом в руке, что в итоге он пропил более ста тысяч (старыми — миллион). За ним — работница агиткультбригады Ванда Куховарова с неизменной дымящейся папиросой во рту. «Крепкий мужик», — говорили о ней, потому что она пила наравне с мужиками и даже некоторых перепивала, хотя здесь это дело было трудоемкое. Она только что вернулась из нарко, где прошла краткосрочный курс поддержания — всего три дня. Дольше обслуга ее не терпела.
— Принес? — загомонили «оставшиеся в живых», с надеждой глядя на портфель Матвея.
— Куницын вон уже стал чертей допивать, — прогудел Куканов, кивая на рыжего мужика, который потерянно стоял с порожней «бомбой». Сам он никогда не пил остатки, суеверно считая, что это «чертей допивать».
Окрестилов и его друг в кожанке все еще стояли на пороге, озираясь с одобрительными улыбками. Потом неизвестный полез в боковой карман, вытащил пачку денег в банковской упаковке, хмыкнул, засунул в карман, вытащил другую, потом третью.
— Ага, синенькая, — удовлетворенно пробурчал он. Разорвал корявыми пальцами обертку и фуганул пачку в воздух. Разворачиваясь, трепеща в воздухе, пятерки густо усыпали пол синим ковром. — Так надо праздновать новоселье, рублевочники чертовы!
— Вот это по-нашему, — Матвей старательно вытер мокрые торбаса об импровизированный ковер. — Разоблачайтесь.
— А пойло? — тревожно спросил Куканов.
— Должно быть, — Матвей скинул меховую куртку в угол, туда же бросил шапку, которая оказалась собачьей, лохматой, величиной с подушку.
— Мы же все обыскали! — с отчаянием взмолился Куницын.
Матвей быстро обретал уверенность, как только узнал всех и припомнил обстановку. По какому-то наитию он взял стул, взобрался на него и заглянул на самый верх высокого, до потолка, стеллажа с книгами. Так и есть. Чудесное зрелище лежащих рядком, уже слегка запыленных белых и темных запечатанных бутылок открылось перед ним. Значит, не зря прятал.
По примеру одного известного местного алкаша, войдя в штопор, он начинал прятать бутылки в самых неожиданных местах, чтобы и самому не сразу догадаться. Потом, естественно, наступал провал памяти, а когда утром било и морозило так, что не только в магазин выйти было невозможно, а и подумать о том страшно, он начинал искать. Искал долго, упорно, обливаясь потом и дрожа, зато какая радость и умиротворение охватывали его, когда находил!
Вот и сейчас, подав в растопыренные руки одну за другой три бутылки вина и две водки, одну он все-таки оставил — бывало так, что и среди ночи поднимало.
— Мы по углам да закоулкам шарили, — в мистическом восторге шептал рыжий Куницын. — А оно вон где…
— Осквернил литературу, — воздел вверх руки поэт-сторож Гаранжа. — Над такими авторами…
— Они что, не пили? — прищурился Матвей. — Ну, этого пока хватит, а потом сообразим. Кто там балабонит на кухне?
Голоса на кухне смолкли, и некто в подтяжках внес противень шипящих, жаренных целиком уток. За ним, все еще ненавидяще поглядывая друг на друга, но в то же время радостно потирая руки, вползли и спорщики. Матвей пристально вглядывался в каждого.
Некто в подтяжках оказался диктором местного телёвидения Валерием Хоменко. Насколько он был обаятельным и разговорчивым на экране, настолько мрачен и молчалив в быту. Однако нюх имел отменный, временами казалось, будто он с экранов телевизоров видит, где собирается компашка: сразу же после передачи надевал армейский пуленепробиваемый лакированный тулуп до пят, купленный по дешевке у вояк, возможно списанный, и прямиком по сугробам чесал туда. Однажды чуть не схватил строгача по службе: в прогнозе погоды с похмелья сообщил, что завтра ожидается не дождь, а снег. Это в июле-то! Готовили уже приказ о «репрессиях», как вдруг на следующий день повалил снег, да разлапистый, как на Новый год! Приказ срочно заменили благодарностью — ведь он единственный во всем восточном секторе Арктики правильно предсказал погоду. Такое могло случиться только на Севере. «Сам Господь Бог заступился, — самодовольно поглаживал себя по плеши диктор. — Вон даже где я в почете…»
