— Прекрасно! Веселые?
— Да.
— Как их зовут?
— Авонцино… Филумена и Аньезе.
— Которая вам больше нравится?
— Они совершенно одинаковые.
— Ну что ж, в субботу вы будете сидеть с Аньезе, а я приведу приятеля и посажу его с Филуменой. Вы знаете, что значит Аньезе по-гречески? — Он не ответил. — Это от слова hagne — чистая, целомудренная. Так что оставьте ваши распутные мысли при себе. Ведите себя спокойно. Просто дружеская встреча. Разговор о погоде и о ваших головоломках. Мы потрясем девушек рассказами о ваших новых изобретениях и патентах. Договорились? — Он кивнул. — Не пойдете на попятный, а? — Он помотал головой. — Запомните: лорду Байрону приходилось приторачивать к своей короткой ноге специально сшитый сапог, а половина девушек в Европе обливалась из-за него слезами. Зарубите это себе на носу. Как перевести имя царя Эдипа?
— Распухшая нога.
— На ком он женился?
— На своей матери.
— А как звали его прекрасную дочь?
— Антигона.
Я расхохотался. Мино смущенно усмехнулся.
— Ну, мне пора, Мино. Руку. Увидимся в будущее воскресенье, в это же время, но сперва я жду вас в Шотландской кондитерской. Оденьтесь так же, как сейчас, и не забывайте, что идете веселиться. Учтите: настоящую девушку не завоюешь танцами и теннисом; ты добьешься ее, если ты хороший, честный парень с огоньком в глазах и деньгами в банке, чтобы прокормить маленьких Антигон, Йемен, Полиников и Этеоклов. Все ясно?
Проходя через магазин, я сказал Розе о субботней встрече.
— Вы придете?
— О да! Спасибо.
— Проследите за тем, чтобы Мино передал мое приглашение сестрам Авонцино. Ему может понадобиться ваша помощь, но пусть все-таки сделает это сам… Синьора Матера, у вас самый талантливый сын на острове Акуиднек.
— А я вам что говорила! — И она поцеловала меня на глазах у всего магазина.
Я пожал руку ее мужу.
— До свидания, дон Маттео! — В южной Италии почтенного главу семьи, даже из рабочего класса, именуют «доном» — след векового испанского владычества.
Я дошел до телефона и, позвонив к Венеблам, попросил барона.
— Grub Gott, Herr Baron! [73]
— Ach, der Herr Professor! Lobet den Herrn! [74]
— Бодр, мы с вами ужинали в Восьмом городе, помните?
— Никогда не забуду.
— А хотели бы вы пообедать в Девятом?
— Schon! [75] Когда?
— Вы свободны в субботу в половине первого?
— Могу освободиться.
— Я вас приглашаю. Угощу обедом за семьдесят пять центов в Шотландской кондитерской на Нижнем Бродвее. Ровно в двенадцать тридцать. Вы знаете, где это?
— Видел. А полиция нас не разгонит?
— Бодо! Девятый город — самый благопристойный из всех городов Ньюпорта.
— Вы опять что-то затеваете?
— Да. В общих чертах скажу. Вы там не будете почетным гостем. И даже не будете бароном. Почетный гость — двадцатидвухлетний гений. У него нет ног.
— Как вы сказали?
— Его в детстве переехал поезд. Нет ног. Как и вы, он натощак читает «Summa», Спинозу и Декарта — в подлиннике. Бодо, если бы у вас не было ног, вы бы немножко стеснялись девушек?
— По-о-жалуй. Стеснялся бы немножко.
— Ну вот, там будут три прелестные девушки из Девятого города. Не наряжайтесь слишком шикарно, мистер Штамс. И не смейте щипаться, мистер Штамс.
— Gott hilf uns. Du bist ein verfluchter Kerl [76].
— Wiederschaun [77].
В субботу утром я зашел в кондитерскую и перемолвился парой слов с моей уважаемой и несгибаемой приятельницей мисс Эйлзой Лафлин.
— Нас будет шестеро, мисс Эйлза. Можете оставить нам круглый столик в углу?
— Мы не любим, чтобы столики пустовали, мистер Норт. Вам это известно. Опоздаете на пять минут — и будете сидеть с кем придется.
— Когда вы говорите, мисс Эйлза, хочется закрыть глаза — так бы и слушал эту музыку гор.
— Долин, мистер Норт… Я из Эйршира. Лафлины были соседями Робби Бернса.
— Музыка, настоящая музыка! Мы будем точно в половине первого. Чем нас угостят?
— Вы отлично знаете, что летом по субботам у нас пастуший пирог.
— Ах да, agneau en croute [78]. Не откажите выразить мое смиренное восхищение мисс Дженни.
— Она не поверит, мистер Норт. Считает вас ветрогоном и обманщиком. Вы с мисс Флорой Диленд вели себя здесь возмутительно!
Все мы были точны, но Матера всех точнее. Они приехали на пять минут раньше, так что мы не видели, как Мино слезает со своего кресла на колесиках, вооружается костылями и входит в кафе, причем Роза помогает ему, придерживая за поясницу. Я появился вовремя и успел их рассадить. Роза была из тех девушек, которые с каждой встречей кажутся привлекательнее: счастье завораживает. Тут же появились мистер Штамс и сестры Авонцино. Филумена и Аньезе были на удивление похожи и так красивы, что мир только выигрывал от этого удвоения. Они оделись пугающе нарядно. Роза, сидевшая справа от меня, сообщила, что платья и шляпки они сшили сами пять лет назад по готовым выкройкам — на свадьбу старшей сестры, где они были подружками. Платья были из абрикосового органди; широкополые шляпы они соорудили из того же материала, натянув его на тонкую проволоку. Когда они шли по людной улице, прохожие выстраивались шпалерами, чтобы поглазеть на них. Сестры вышили на груди инициалы, чтобы их могли различить. Аньезе носила обручальное кольцо. Ее звали миссис Роберт О'Брайен — муж ее, мичман, утонул три года назад.
Я перезнакомил своих гостей.
— Будем называть друг друга по именам. Рядом со мной сидит Роза, за ней Бодо — он австриец; потом Аньезе, потом Мино — брат Розы, а за ним Филумена. Бодо, пожалуйста, повторите имена.
— Все имена, кроме моего, такие красивые, что мне даже неловко. Итак, у нас — Теофил, Роза, бедняга Бодо, Аньезе, Мино и Филумена.
Ему похлопали.
День выдался теплый. Для начала мы выпили по стакану виноградного сока с лимонным шербетом (еще десять центов надбавки). Двое гостей (Мино и Бодо) смущались, зато сестры были потрясающие красавицы и знали, что им все сходит с рук.
— Бодо, — сказала Филумена, — мне ваше имя нравится. Похоже на кличку очень доброй собаки. Да и сами вы похожи на доброго пса.
— О, спасибо!
— Аньезе, вот было бы славно построить на заднем дворе большую будку, тогда Бодо жил бы у нас и отгонял озорников. Мама бы вас полюбила и кормила на славу.
— А мы с Филуменой, — добавила сестра, — плели бы из цветов венки, надевали вместо ошейника и ходили с вами гулять.
Бодо весело залаял, кивая головой.
Аньезе продолжала:
— Но мама больше всех любит Мино, так что вы не ревнуйте. Мама любит Мино за то, что он знает все на свете. Она сказала ему, какого числа родилась, он поглядел в потолок, а потом говорит: «Это было в понедельник». Папа спросил, почему високосный год бывает раз в четыре года, и Мино объяснил это как дважды два четыре.
Я сказал:
— Мино разрешил открыть вам один его секрет.
— Мино женится! — закричала Филумена.
— Конечно, женится, как и все мы, но пока что он слишком молод. Нет, секрет другой: он выправляет патенты на игры, которые изобрел, и эти игры пойдут по стране не хуже маджонга. В них будут играть в каждом доме, как в триктрак или в бирюльки, и Мино разбогатеет.
— Ого! — закричали девушки.
— Но вы нас не забудете, Мино?
— Что вы… — растерянно сказал он.
— Не забудете, что мы вас любили до того, как вы разбогатели?
— И еще один секрет, — продолжал я. — Он изобретает такой ботинок, в котором сможет лазать по горам, кататься на коньках, а главное — танцевать!
Аплодисменты и крики восторга.
Пастуший пирог был объедение.
Аньезе сказала Мино:
— И тогда вы купите Бодо самые лучшие собачьи галеты, а Филумене — швейную машинку, которая не будет все время ломаться.
— Аньезе оплатите уроки пения у маэстро дель Балле, — подхватила Филумена, — а сестре подарите бирюзовую брошку, потому что она родилась в июле. А что вы подарите Теофилу?
— Я знаю, чего мне хочется, — сказал я. — Я хочу, чтобы Мино пригласил нас всех на обед в первую субботу августа тысяча девятьсот двадцать седьмого года — в это же место, в этом же составе, чтобы подали ту же еду и продолжалась та же дружба.
Бодо сказал: «Аминь», все повторили: «Аминь», а Мино пообещал, что так и сделает.
Мы принялись за сливовый крем. Беседа перестала быть общей. Я разговаривал с Розой, а Бодо расспрашивал Аньезе о ее пении. Единственное, что я расслышал, это «Моцарт». Бодо предложил ей загадать Мино загадку. Отгадки он ей не сказал.
— Мино, — сказала она, — угадайте: какая связь между именами того, кто нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта?
Мино, взглянув на потолок, улыбнулся:
— Теофил по-гречески — тот, кто любит Бога, а Амадей — то же самое по-латыни.
Аплодисменты и восторженное удивление, особенно с моей стороны.
