обеда. Слез нет. Просто я все выплакала, зато есть нехорошее чувство — я следующая. И глупая злость на Марка и себя. Он бы защитил. А вот Георгий? Дину не смог.
Он говорит, что Дина отправила его спать и сама сбежала из дома, к парню. Вполне в ее стиле. Я сбегать не буду. Только вот что-то подсказывает, мне это не поможет.
Георгий ведет машину уверенно и плавно, почти как Марк. Если закрыть глаза, можно представить, что за рулем он. А заодно и слезы появятся, ведь слезы уместны на похоронах. Родители Дины не виноваты, что их дочь — третья моя подруга за две недели. Третья! Я не могу больше рыдать, вместо сердца ледышка.
Когда мы выходим из машины, Георгий напоминает.
— Вероника Валерьевна, телефон лучше выключить.
Я киваю, вырубаю одной кнопкой и передаю охраннику. У меня в руках только платок, даже сумочку оставляю в машине. Георгий кивает и прячет телефон во внутренний карман пиджака, а потом подает мне локоть, чтобы я могла опереться по дороге к церкви.
Я думаю обо всем сразу. О себе, о жизни, о Марке. Эти мысли не покидают ни во время отпевания в церкви, ни на кладбище, на котором я в последнее время появляюсь очень уж часто.
А когда сажусь обратно в свою машину и скрываюсь за тонированными стеклами, внезапно понимаю — я его простила. Простила Марка за желание сделать мне назло, а Дину за то, что привыкла брать от жизни все. Не так уж она и не права. Иногда эта самая жизнь слишком быстро заканчивается. Решение позвонить рождается спонтанно. Я понимаю, что он нужен мне. Вот прямо сейчас я хочу, чтобы сегодня вечером он появился на пороге моей комнаты и обнял, не давая улететь в бездну отчаяния. И наплевать на всех. На друзей, на папу, разницу между нами. Находясь на краю, я могу думать только о нем. Несмотря ни на что, ему единственному я доверяю. Хлопаю по сидению, ищу телефон и вспоминаю, что отдала его охраннику.
— Гриш, телефон передайте, пожалуйста, — прошу я, но в ответ слышу лишь тишину. — Что такое? — спрашиваю я и в зеркале заднего вида вижу холодные, прозрачные глаза. Я никогда не видела у него такого взгляда — расчетливого, жестокого.
Смотрю за окно и понимаю, что мы едем куда угодно, но не в ресторан.
— Что это значит? — дрожащим голосом уточняю я. — Куда мы едем?
— К морю, — наконец отзывается он. — Ты ведь любишь море, Вероника? Твоя мать любила.
— Откуда вы знаете мою мать?
Георгий молчит, а меня накрывает паника. Я в машине, телефона нет, и совсем непонятно, что будет дальше. Точнее, я просто боюсь признаться в том, о чем догадываюсь.
— Телефон верните, пожалуйста… — прошу я дрожащим, жалким голосом.
— Он тебе больше не понадобится, — отвечает Георгий, и дает по газам.
Я понимаю, что нужно что-то делать. Не знаю «что», но и сидеть просто так, смирившись с неизбежным, нельзя. В голове туман и страх, я истерично дергаю ручки двери, пытаясь выйти на ходу и наплевать, что «крузак» несется на предельной скорости, но не могу. Все замки заблокированы.
— Не дергайся, Вероника, скоро все закончится. Не стоит так паниковать. Почему вы все всегда паникуете? Некоторые вещи нельзя изменить. С ними можно только смириться.
— Нет! — всхлипываю я. — Я не хочу, чтобы все закончилось! Не хочу, отпусти, пожалуйста! Что тебе надо? Деньги? У моего отца есть деньги, он даст тебе столько, сколько захочешь!
— У вас у всех были деньги. Но согласись, перед лицом смерти они совсем неважны.
Марк
У паранойи есть свои плюсы, в этом я убеждаюсь, когда запрыгиваю на заднее сидение внедорожника. Найти Нику не проблема, потому что «крузак» оснащен новой противоугонной системой и его передвижения отображаются на спутнике. Сейчас он едет с кладбища, но совсем не в сторону ресторана, а за город. К морю.
Самбурский вызвал ментов, позвонил старым друзьям-военным, но времени нет, поэтому внедорожник со мной и двумя охранниками срывается из двора, даже не пытаясь дождаться помощи.
Андрей гонит, как сумасшедший, но мне кажется, что машина просто ползет едва-едва. Расстояние между точкой на экране телефона, которая означает машину Ники, и нами почти не сокращается. Хочется выгнать к чертям Андрея из-за руля. Наверное, нужно было ехать на своем мотоцикле. Так бы вышло быстрее. Но сейчас единственное, что я могу делать — это сидеть и молиться, чтобы с Никой все было хорошо, верить, что мы успеем.
На каменистый берег моря внедорожник влетает почти сразу за «крузаком». Георгий вытаскивает Нику к прибою, когда распахиваются двери другого автомобиля, по направлению к маньяку несутся Андрей и Николай со стволами, а следом за ними Самбурский и я.
Ника умная девочка, она вырывается. Испуганная, потерянная, но все равно не сдается. У Георгия только нож, но ему и не нужно больше. Я прекрасно понимаю, он успеет чиркнуть по горлу девушки прежде, чем кто-то среагирует и выпустит пулю. Это понимает и Самбурский.
Он орет.
— Не стрелять, придурки.
Захожу чуть со стороны. Я собран, напряжен и готов к прыжку. Слишком далеко. Очень далеко. Отсюда невозможно что-то сделать, как-то ей помочь.
Георгий смотрит на Самбурского и вооруженных охранников, а вот Ника не сводит взгляда с меня. В ее глазах надежда, делаю еще несколько осторожных шагов в сторону девушки, пользуясь тем, что Георгий смотрит немного вправо, туда, где большая опасность. В глазах Ники безумная надежда, и я жалею, что не могу проникнуть ей под кожу, в голову, в разум и внушить, что сейчас только она способна себя спасти. Она рядом с Георгием, может ударить локтем, может припечатать ногу своей нереальной шпилькой. И это даст шанс. Всем даст шанс, но она, вероятнее всего, растеряна. Глупо ждать от нее решительных действий — это просто юная светлая девочка, которой угрожает мужик с ножом. И это они должны ее спасти. Я, который бросил ее тогда, когда ей угрожала опасность, ее отец. Его идиоты-охранники, у которых есть пушки, но нет мозгов.
Пытаюсь говорить с ней глазами, пока удерживающий Георгий орет.
— Пошли все отсюда, иначе я ее убью.
Будто, если они уйдут, он сделает что-то другое. Уходить никто не спешит.
— Гриш, отпусти, — просит Самбурский. — Ну, хочешь, я на колени перед тобой встану.
