шлейф из убийств девчонок. Может быть, он и в армии убивал себе тихонько, но не поймали его ни разу, и следов нет, а вот после…. Работал в Волгограде полгода — три убийства. Потом исчез на год и появился уже с другой внешностью, еще один город — еще три, и тогда он понял, что не сможет эту жажду удержать до тех пор, пока не отомстит обидчикам. Ну и приехал сюда. Устроился телохранителем к Дине и начал убивать. Дочка Ленькова была первой. Может случайно, может — нет. Ему казалось, что рано или поздно получится заглушить эту жажду убийства.
— Но если его невеста погибла, почему он стремился убить девушек? Ну нелогично же. Да еще так с изыском. Нож и роза.
— А вот это ты спроси у его психиатра. Говорят, толковый мужик.
— Что будет с ним?
— С психиатром-то?
— Что будет с Георгием?
— Его будут судить, если доживет до суда-то, — флегматично отзывается Самбурский. — Возраст у него не молодой, а условия жизни в тюрьме не сахарные, вся хронь обостряется, он ранен. Жалко, Андрюха — стрелок херовый, с нескольких метров задел по касательной. Вот ты бы не промазал, — с тоской говорит Самбурский, а я киваю. Точно бы не промазал, там вообще непонятно, как можно промахнуться. Но Самбурский продолжает. — Добивать его, конечно, не стали. Ребята у меня молодые в охране, трепетные, а потом менты приехали, ты тут кровью истекал. Короче, не до этого. Но… Гриша, он, ведь уважаемых людей обидел, они не забудут.
— То есть уберут его все-таки?
— Осуждаешь?
— Да почему? — Я пожимаю плечами и тут же морщусь. — Он не должен выйти на свободу никогда, иначе обязательно постарается закончить начатое.
— Вот и я о том, — крякает Самбурский. — Вот и я.
Прикрываю глаза и слушаю шаги Самбурского. У дверей тот замирает и говорит.
— Я отослал Нику в Париж на неделю. Почти силой. Она рвалась к тебе, я соврал про реанимацию и про то, что к тебе не пускают. Обещал держать в курсе и обещал, что ты не сдохнешь. Она поверила. Моя дочь до сих пор считает, что я — господь бог и способен решить, кому жить на этом свете, а кому умирать.
— Спасибо, — Сглатываю, но понимаю, что благодарность искренняя. Я не хотел бы, чтобы Ника была с ним из жалости, или из-за чувства долга.
— За что? — удивляется Самбурский.
— За то, что уговорили уехать и за то, что не пустили ко мне.
— Я не знаю, что происходит между вами с Никой, но я не хочу видеть тебя рядом с ней. Прости за откровенность.
— Знакомые чувства, — слабо усмехаюсь я и снова смотрю на Валерия Ивановича. — А самое главное, такие близкие. Я тоже не хочу видеть вас рядом с матерью.
Самбурский, кажется, даже немного бледнеет.
— А что вы думали, это такая тайна и я полный дебил и не догадаюсь? Так что мы с вами в очень похожей ситуации. Только вот я не приближусь больше к Нике. Я действительно исчезну и не буду с ней встречаться, потому что так правильно. Потому что не могу дать ей ничего. Ей будет лучше. А вот вы сделаете так же?
— А я могу дать, — отвечает Самбурский. — И ко всему прочему, хочу.
— Деньги? — хмыкаю я.
— И их тоже. Но они не главное.
— А почему же вы против меня, раз деньги не главное?
— Потому что Ника слишком много из-за тебя плачет. Ты когда-нибудь видел, чтобы твоя мать плакала из-за меня?
Вопрос риторический. Не видел. Она наоборот, будто светится изнутри. Самбурскому ответ не нужен, он разворачивается и направляется к выходу. К чертям все. Я в любом случае, все решил. Безусловно, деньги не главное, если про них не нужно думать нон-стопом каждый день. Вряд ли Ника хочет именно этого.
— Валерий Иванович, — тихо зову я, когда Самбурский практически закрывает дверь.
— Ну что?
— Ремонт.
— Что ремонт?
— Я не успел доделать матери ремонт и теперь не знаю, когда закончу. Пошлите, что ли Андрея с Колей, все равно ни на что другое не годятся. А так, может, хоть обои не крест-накрест наклеят и мебель на место поставят.
— Уже.
— Что уже?
— Уже с ремонтом все решил.
— Спасибо.
— Да не благодари, не для тебя ж. Она и сама способна сказать «спасибо».
Через два дня Самбурский звонит и предлагает работу в его фирме. Это выглядит, как попытка наладить отношения. Типа если моя дочь к тебе все же вернется, то пусть ей хотя бы будет, что жрать. Хороший оклад, несложные обязанности. Ответственность большая, но она скорее моральная. Я отказываюсь. Хочу просто поставить точку. Я не буду искать Нику, как и она меня, когда вернется из своей Франции и, как следует, обдумает случившееся. Зависеть от кого-то сложно и я не хочу вступать на этот скользкий путь. Самбурский матерится, а на следующий день прямо перед выпиской в больницу заглядывает Андрей, который просто передает визитку. Сначала хочу ее выкинуть, но потом, подумав, все же сую в карман, понимая, что не буду ее использовать.
Ника
Я прилетаю из Парижа ночью, врываюсь домой и, едва переодевшись, мчусь в больницу. У приемного покоя я уже в восемь утра, даже чуть раньше. Знаю, что в такое время в палату не пускают. Часы посещения начинаются позже, но готова заплатить, сколько угодно, лишь бы увидеть его.
Я не знаю, как у отца это получилось. Как он убедил меня в том, что я могу, даже более того, должна уехать, чтобы восстановиться. Я опомниться не успела, как оказалась в салоне самолета, еще не в силах переварить случившееся и летела в спа-отель, где мне должны были помочь прийти в себя. Почему ни отец, ни эти врачи, никто не понимал, чтобы прийти в себя мне нужно одно — Марк. Знать, что с ним все хорошо. Знать, что он жив и все еще хочет меня. Я ему написала тысячу смс, пыталась дозвониться, но так и не смогла.
— Ну, милая, — гоаорит папа по телефону. — В реанимации ты лежишь голый под простынкой, чтобы, при случае, было удобнее ехать в морг. Там не до телефонов
