— Наверное, ты скоро сама родишь, — сказала Элинор.
— Да, миледи. Жду с часа на час.
— Не боишься?
— Совсем нет, миледи. Это совсем просто.
Она уже рожала и славилась хорошим и обильным молоком, которого хватит на двоих, поэтому ее и выбрали. Инфанта она должна кормить первым, и если молоко останется, тогда только своего. Она это знала и была рада услужить. Жить в королевском дворце и кормить инфанта — это большая честь. А потом все знают, что, кроме всего прочего, кормилице хорошо платят.
— Как тебя звать? — спросила королева.
— Годиерна, ваше величество.
— Смотри, следи за собой, чтобы молоко было хорошим, моему ребенку нужно все только самое лучшее.
— Я это хорошо знаю, миледи.
На следующий день у кормилицы начались роды, и она произвела на свет сына. Элинор сама сходила к ней и полюбовалась на ребенка. Назвали его Александр. Через несколько дней родила сына и королева. Назвали его Ричард. Ручки и ножки его были прямыми и длинными, он с самого первого дня выглядел красавцем. Элинор сразу его горячо полюбила.
Годиерна оказалась превосходной кормилицей и была права, когда говорила, что молока у нее будет предостаточно для двоих мальчиков. Шли месяц за месяцем, они вырастали в отличных мальчуганов.
Когда Генрих вернулся из Франции, он поспешил в Оксфорд взглянуть на сына. Ричард его просто восхитил, другого, по мнению Элинор, и быть не могло. Но она увидела, что он чем-то озабочен.
Так оно и было. Генрих виделся с Гикенаей, и та напомнила ему обещание взять сына во дворец. Откладывать с этим уже было нельзя. Маленького Жефруа следовало поселить в королевской детской. Это надо было делать сейчас, пока там была хорошая кормилица со своим сыном Александром.
* * *
В спальне Генрих сказал Элинор:
— В нашей детской будет пополнение.
Сначала она не поняла.
— Пополнение? У нас два сына и дочь. Не хватит ли? Ты хочешь, чтобы я все время ходила с животом?
— Нет-нет. Я не думаю еще об одном нашем ребенке, хотя они еще будут. Речь идет о близком мне мальчике.
— О близком тебе?
Элинор села. Она резким движением откинула назад длинные волосы, щеки ей залила краска.
— Да, очень мне близком.
— Кто это? — требовательно спросила Элинор.
— Это что, допрос? Я сказал, и этого достаточно.
— Нет, дорогой. Прошу ответить.
— Не забывайте, мадам, вы разговариваете с королем.
Элинор вскочила с кровати, глаза в глаза, руки скрещены на груди.
— Ты хочешь сказать, что в мою детскую ты собираешься привести своего незаконного сына?!
— Я хочу сказать, мадам, что я приведу своего незаконного сына в мою детскую.
— Нет, ты не приведешь.
— Через несколько дней мальчик будет там.
— Я его там не оставлю.
— Он там будет воспитываться со своими сводными братьями. Я скажу этой славной Годиерне, что ему полагается все то, что имеют остальные дети.
— Сколько ему?
— Три, около того.
— Чуть младше Уильяма. Та-ак… — Элинор смотрела на Генриха, не веря глазам. — Ах ты… развратник!
Он рассмеялся:
— Что я слышу! Это говорит женщина, спавшая с собственным дядей.
Элинор замахнулась, но он перехватил руку и отбросил ее.
— Запомни, — сказал король. — Хозяин здесь я, а ты такая же подданная, как все.
— Я… подданная? Да ты всего лишь норманнский герцог. Я же тебе Аквитанию дала!
— Это было. Теперь я король Англии.
— А я — королева.
— Моей милостью. Запомни. Я сейчас же могу заточить тебя в башне какого-нибудь замка.
— Что?.. Да как ты смеешь!
— Король Англии смеет все.
— Значит, ты изменял мне… даже когда мы… с первых дней!
— Я же был долго один. Неужели ты думаешь, что я месяцами могу обходиться без женщин? Это была женщина легкого поведения. Только и всего.
— И в моей детской должен воспитываться ублюдок женщины легкого поведения вместе с моими детьми!
— Он королевских кровей.
— И ты думаешь, я это позволю?
— Да, мадам, я так думаю. И если только ты посмеешь что-нибудь ему сделать во вред, я тебе устрою такое, что ты пожалеешь, что родилась на этот свет, клянусь тебе!
— Неужели ты думаешь, что я способна мстить детям?
— Нет, я так не думаю. У тебя хватит ума понять это.
— Генрих, я сама правительница. Я никому не позволю так обращаться со мной.
— Я обращаюсь со всеми так, как сочту нужным.
— Я столько сделала для тебя…
— И я для тебя. Женился на тебе… на разведенной, на двенадцать лет старше.
— Я возненавижу тебя за это.
— Пожалуйста. Мы зачнем новых сыновей в ненависти. Давай сейчас же приступим к этому.
Элинор попыталась вырваться, но этот разговор возбудил его, и он уже не выпустил ее. Трудный шаг, так его пугавший, был пройден. Она знает, что у него есть ребенок от другой, что он поселится в ее детской, что она примет этого мальчика, как принимает сейчас его самого. Устоять против него она не может.
Ей придется расстаться со своими романтическими грезами и забыть о песнях своих трубадуров. В жизни все происходит по-другому. Такие мужчины, как он, когда находятся без жен, должны иметь других женщин. Он считает ее достаточно опытной, чтобы понять это. В будущем им придется надолго расставаться, а других женщин… их легионы. Ей надо привыкнуть к этому, и если появятся еще один или два внебрачных ребенка, которых он пожелает привести во дворец, они будут приведены.
Элинор приняла это. Она реалистка и не стала противиться тому, что было неизбежно. Но отношение ее к Генриху с того дня переменилось. Она больше не старалась ему угождать; теперь на первом месте было то, что хотелось и было удобно ей самой.
В детской появился маленький Жефруа, обаятельный карапуз. Король особо приглядывал за ним, заботясь, чтобы тот не чувствовал себя среди сводных братьев обделенным. Королева этого мальчика не замечала, а к Ричарду она испытывала совершенно необъяснимую нежность, о существовании которой в себе она даже не подозревала.
* * *
С переменой в отношениях они стали видеть друг у друга недостатки, каких раньше вовсе не замечали. Генрих стал часто казаться Элинор грубым, немыслимо одетым, его обветренные руки стали ей неприятны. Хотя он тверд в своих решениях, ей теперь казалось, что ведет он себя не по-королевски. Хотя тут она была не совсем права. Он добился того, что его воля исполняется немедленно и беспрекословно. Ей не нравились чисто внешние проявления, его поведение на людях, простота в одежде и то, что он не садился за стол, а часто ел стоя, как будто на это у него совсем нет времени. Она вспоминала изысканные обеды в замке отца и при дворе Людовика, поэтому вид стоящего за едой короля ее безмерно возмущал. У него участились приступы ярости. Теперь в ее присутствии он даже не пытался себя сдерживать. Она могла наблюдать, как он катается по полу и от злости грызет тростник. Временами ей казалось, что он сходит с ума: глаза принимали дикое выражение, ноздри раздуты, и он действительно напоминал свирепого льва, с которым его часто сравнивали. Из-за этой ярости его все боялись. И в то же время Элинор должна признать, что люди относились к нему с большим уважением. Все у Генриха подчинено одной цели: сделать Англию великой и не выпустить из рук ни единого клочка земли. Он желал быть для народа тем, кем был его великий прадед, могущественный Завоеватель. Хотя похожи они не были. Великий Вильгельм был сосредоточен на одних завоеваниях. Он был женат и, несмотря на длительные разлуки, оставался практически безупречно верным супругом. Вильгельм был чувственно холодным, а Генрих — нет. Элинор думала об этом и грустила, ей жалко ушедшего чувства, потому что Генрих по-прежнему ей необходим. Она не жалела об этом своем замужестве. Ругала себя за то, что наивно идеализировала отношения с мужем. Была сверх меры романтичной, а Генрих — страстный земной мужчина. Они одинаково хотели властвовать и повелевать, поэтому ее гордость страдает, оттого что вынуждена мириться с его неверностью. Ее особенно мучило воспоминание о том, как она преданно мечтала о нем, когда он развлекался со шлюхами, а с одной спутался настолько, что привел в королевскую детскую ее ребенка. «Сколько же он наделал таких детей по всей стране?» — думала она с досадой.
