Когда подъехали к Зимнему, у Лантхильды уже не осталось сил изумляться. Пока они медленно проезжали мимо, неотрывно глядела в окно. Лицо у нее было молитвенное, как будто она погрузилась в неземной экстаз. Очень кстати пришелся и Вагнер, с тихой угрозой бурлящий в динамиках.
Из транса ее вывел горбатый мостик через Лебяжью канавку. Подпрыгнув и ухнув, девка изумленно квакнула и засмеялась.
Минули Летний Сад с заснеженной решеткой и затихшими зимними деревьями. Лантхильда молчала. Только руки тискала.
Сразу за Летним Садом их «подрезала» черная BMW. Сигизмунд едва успел притормозить, чтоб не поцеловать бээмвуху в задницу.
— Блядь! Пидоры черножопые! Права купили, ездить ни хера не умеют!
Девка визгнула.
BMW ушла вперед.
Совсем другим голосом Сигизмунд сказал девке:
— Все о'кей, Лантхильд.
Та мгновенно въехала в ситуацию. Погрозила исчезающей бээмвухе кулаком и вымолвила гневно:
— Унлеза срэхва.
Слово прозвучало неожиданно знакомо. Сигизмунд попросил уточнить, хво, мол, такое — срэхва.
Лантхильда засмеялась. Извернулась под ремнем, показала на свой зад.
— Срань, — перевел Сигизмунд. — Понятно.
Он дружески пожал ее руку, все еще стиснутую в кулачок, и они поехали дальше.
Сигизмунд прокатил Лантхильду до «Чернышевской». Возле «Чернышевской» развернулся и малыми улочками выбрался к площади Восстания. Снова провез по Невскому, а возле кинотеатра «Паризиана» (бывший «Октябрь») притормозил.
Претенциозная вывеска «Паризиана» раздражала, как и многое другое. Например, ассортимент киноблюд. Срэхва, а не ассортимент, прямо скажем.
Напротив угрюмо высился ресторан «Москва», забранный зеленой сеткой, — ремонтировался. А внизу, там, где когда–то был «Сайгон», тянулся неопрятный забор, размалеванный так называемой «кислотной» живописью. Перед президентскими выборами так были разрисованы все строительные заборы в центре города. Забор призывал «Борис, борись!» и еще что–то.
В бывшем «Гастрите» морковными огнями светился ресторан «Кэролс».
Он показал девке на забор, на оранжевые огни. Она послушно глянула. Опять восхитилась.
— Что, нравится? — недружелюбно проговорил Сигизмунд. — Это потому, что ты приезжая. Не знаешь ты ни хера…
— Хво? — спросила девка недоуменно.
— Конь в пальтхво, — проворчал Сигизмунд.
Впереди зажегся зеленый огонь. Сигизмунд тронулся.
Девка опять замолчала. По сторонам глазела. Вишь, во вкус вошла. Понравилось кататься. А страхов–то было, страхов!..
И не ведает нелепое созданье, что у этого паскудного забора и началась головокружительная девкина карьера в доме Сигизмунда Борисовича Моржа.
Потому что прежде это был Сайгон.
Сайгон. Господи, да что я знаю о Сайгоне? Я все время лгу себе. Я лгу о Сайгоне. Никогда и не был в том Сайгоне, о котором себе лгу. И вообще не знаю, что это такое. И никто не знает. Никто толком не знает.
Ну, приходил я сюда. Ну, пил кофе. По двадцать шесть без сахара, по двадцать восемь с сахаром. По пятьдесят шесть копеек двойной.
Стену подпирали длинноволосые, в неновой одежде, откровенно с чужого плеча, в грязных феньках. Обменивались тягучими новостями. «Как Джон?» — «Нормально». (Долгая пауза). Многозначительно: «Какие ПЛАНЫ на лето?» — «Ну…» (И опять долгая пауза).
А по слухам (нарочно интеллигентных девочек пугать) в доме напротив с подзорной трубой мент сидел. И всех на видео записывал, кто туда ходил. Чтобы потом арестовать.
»…И оказывал сопротивление при задержании, упираясь ногами в асфальт».
— Это вы мне?
— Да, да, тебе!
— За что?
— Поговори мне!..
Да нет, ничего я о Сайгоне толком не помню. Не приглядывался. Мимо ходил. Заходил. Пил кофе. По двадцать шесть, по двадцать восемь, двойной…
…Эх, кого там Федор рекомендовал от всех бед? Николай Угодник, благослови левый поворот! Гаишников, вроде, не видать…
Свернул на Садовую. Пора уж домой возвращаться. Накатались.
…Больше ничего ведь не помню. Просочился сквозь пальцы. Все казалось — приду, вгляжусь. Вспоминай теперь, зови обратно. Придумывай то, что не успел разглядеть.
Да что это было? Место, где можно было выпить кофе (по двадцать шесть, по двадцать восемь, двойной)? Образ мыслей? Стрелка? Нечто, растворенное в городском воздухе? Пуп земли? Место, где можно быть собой? И, что еще важнее, быть КЕМ–то, КРОМЕ САМОГО СЕБЯ? Тупик?
Нет, нет! Не то!
Но что?
ЧТО ЭТО БЫЛО?
«Сайгон в моем сердце», — подумал он с отвращением к себе. Господи, какая пошлость.
Он свернул на улицу Ломоносова, миновал скопление иномарок, обсевших тротуар со всех сторон возле престижного клуба «Пирамида». Одно из немногих новых заведений, которые не уродуют город. Напротив, «Пирамида» неожиданно облагородила жуткую дыру.
Возле клуба притулился реликт перестройки — один из последних видеозалов в городе. Порнуху катает, безымянный герой.
Я купил «Пирамида» штаны…
Я купил билет на видак…
Ах, Муррушка, прозорливец…
Но нету ходу Муррушке в «Пирамиду». Не купишь ты сюда билета. И, скорее всего, играть тебя сюда тоже не позовут. Зря ерепенишься. А вот какие–нибудь «Иванушки–интернэйшнл» — те да. Те — очень. Вон сколько понабилось благородных господ. Культура, блин. А ты — Сайгон, Сайгон…
У супермаркета «Космос» остановился. Вышел. Открыл дверцу девке.
Воды канала маслянисто мерцали. От них тянуло прохладным покоем. Мрачно глядела зеленая, как бы замшелая колоннада Казани. Темный лес. Вагнер точил последние капли.
Девка решительно полезла из машины. О ремнях, конечно, забыла. Испугалась. Изумилась. Перегнувшись через Лантхильду, Сигизмунд принялся ее отстегивать. Она дернулась. Он потерял равновесие и упал на нее.
Лантхильда нашла эту шутку удачной. Принялась ржать и хлопать его по спине.
В предбаннике супермаркета стояли курили охранник и один из продавцов. Бесстрастно взирали на барахтающихся в машине Сигизмунда с Лантхильдой. И не таких клиентов видали. Окрестные кабаки и не такое поставляют.
Выбравшись наконец из машины, Лантхильда опять чуть не выворотила дверцу.
И повел беспросветно плейбойствующий С.Б.Морж ненаглядную Лантхильдочку в «Космос». Приобщаться к культуре — так на всю катушку.
В супермаркете было пустынно и скучно. Бродил единственный покупатель, по нелепости превосходящий Лантхильду. Если судить по одежде, он явно не принадлежал к «миддл–классу». И даже в класс имущих вписывался с трудом. Наметанным глазом Сигизмунд определил секондхэндовское происхождение его куртки и брежневское — вязаной шапочки–пидоровки. А ведь тоже в Сайгоне кофе пил, небось. Но почему–то нас с ним это не роднит. А ведь как рассиропился, вспоминаючи…
За покупателем, придирчиво осматривающим мороженых раков, устриц в винном соусе и осетринку в вакуумной упаковке, шаг в шаг бродил работник супермаркета. Отслеживал, поди, чтобы тот не спер ненароком какие–нибудь анчоусы. Откровенно так отслеживал. Вам тут не Америка, где это делают исподтишка, через искусно замаскированную цветочками телекамеру.
Покупатель, видимо, давно привык ходить подконвойным. Не обращал внимания. Сердито рылся то среди кофеев, то среди пив.
Был недоволен. Не скрывал этого. Наоборот, выпячивал. Был небрит. Но, возможно, платежеспособен.
В последнее время, когда так называемые «простые люди» осмелели и перестали бояться супермаркетов — не говоря уж о том, что обычные гастрономы скуксились один за другим — подобных покупателей появилось довольно много.
Лантихильда, разинув рот, озиралась по сторонам. Наверное, ей казалось, что она в волшебном царстве. Сигизмунд даже ощутил легкую гордость за цивилизацию, им, Сигизмундом, уже освоенную. Помидоры там, бананы, киви всякие, ананасы.
Супермаркет, помедлив несколько минут, исторг из себя еще одного продавца. Тот приблизился к Сигизмунду, стал предлагать — купите девушке авокадо.
Сигизмунд холодно ответил:
— Уже купили.
В этот момент неопрятный покупатель наконец приступил к действу выбора. Открыл стеклянный шкаф, потащил оттуда пакет молока. Тут несуразная девка подскочила к покупателю и, тыча пальцем в пакет, убежденно сказала:
— Срэхва.
Покупатель угрюмо царапнул девку неприязненным взглядом. Ничего не ответил. Да и что тут ответишь? Прав мужик.
Сигизмунд подошел и ровным тоном проговорил:
— Не обращайте на нее внимания.
Был удостоен второго царапающего взора. Неприязненного и высокомерного.
Лантхильда не дала себя отстранить за здорово живешь. Она вырвалась вперед, выхватила у неприятного субъекта пакет и горячо заговорила. Речь ее была пересыпана словами «срэхва» и «милокс». Мол, срэхва это милокс…
