под туловищем. Он не просто катился по уступам – очевидно, последний сыграл, как трамплин – тело отбросило метров на пять от подножия.
– Господи, не может быть… – прошептала Люба, прикладывая руку к груди. Отступила на шаг, с ужасом посмотрела на Кольцова. Остальные потрясенно молчали. Как-то недоверчиво скалился Троицкий, гримасничал – дескать, он нас разыгрывает.
Что-то подсказывало, что прогулка к водопаду отменяется. Забегали глаза у Довгаря, он отступил, прижался затылком к скале, стал зеленым. Субботин отжался от камня, отступил на полусогнутых. По лбу катилась жирная капля пота.
– Эх, Дмитрий Карпович, как же так… Такой опытный, знал горы, как свои пять пальцев, уверовал в свою неуязвимость – и вот итог, до чего же глупо…
– Думаете, он сам сорвался? – негромко спросил Кольцов.
– Ну, нет – помогли, – всплеснул руками Субботин и с раздражением уставился на майора. – Конечно же, сам, как еще. Забрался сюда, чтобы никто не помешал справлять нужду, возможно, наступил на гладкий камень, поскользнулся…
– Но мы не слышали крика, – встрепенулась Люба.
– Точно, – поддержал Троицкий. – Он бы, падая, закричал – мы бы точно услышали…
«Не факт, – подумал Михаил. – Если сразу головой ударился (или ударили), мог падать без крика».
– Нужно спуститься, – мрачно сказал майор, – убедиться, что Дмитрий Карпович мертв. Теоретически он мог выжить. Тело следует отнести к лагерю. Незачем карабкаться на эту гору, можно пойти в обход и выйти к нашей базе.
– Да, наверное, – Субботин наморщил лоб. – Не по-людски как-то – оставлять человека внизу…
Субботин спускался первым – хватался за выступы в откосе, осторожно пристраивал ноги. Спускаться было несложно – главное, не спешить. Кольцов последовал за ним, выждав время, чтобы не мешать. За Кольцовым спускалась Люба, за Любой Довгарь – решился-таки, поборол страх.
Спускались недолго – перебирались с уступа на уступ.
Субботин спрыгнул на землю. Кольцов слез осторожно, стараясь не растрясти содержимое внутреннего кармана. Выхватить пистолет в случае необходимости было делом одной секунды.
Васильченко не шевелился. Вблизи открылся удручающий факт: затылочная кость была раскроена, под волосами запеклась кровь. С жизнью такие увечья не совмещаются. Спрыгнула Люба – Михаил придержал ее. Девушка открыла рот, чтобы что-то сказать…
Наверху прозвучал испуганный крик. Все задрали головы. Троицкий не спешил спускаться. Он перегнулся через тот же камень, что и несколько ранее Субботин, и таращился вниз. Кусок скалы сохранял устойчивость лишь до определенного предела. Это был всего лишь камень на краю обрыва! Что-то захрустело, хлынула земля. Исчезла побелевшая физиономия Троицкого – успел-таки отшатнуться. Глыба с хрустом вышла из зацепления и покатилась вниз!
– Берегись! – истошно закричал Кольцов.
Метнулась побелевшая Люба, помчался в сторону едва успевший спрыгнуть Довгарь – летел, как угорелый, прыгая через камни, отчетливо представляя, что сейчас будет.
Глыба обрушилась на уступ, разломала его на несколько фрагментов. Мощная сила выковыривала обломки из откоса, они падали, крушили то, что находилось под ними. Какой-то миг, и мощный камнепад устремился к подножию: сыпалась земля, катились вдогонку камни. Взметнулся в небо столб земляной пыли.
Кто-то дико закричал. Михаил и сам, наверное, кричал, уносясь прочь, споткнулся о препятствие, перелетел, покатился, собирая пыль и грязь. Камень, с которым встретилась голова, оказался, по счастью, без шипов. Но удар был сокрушительный, дрогнула, зазвенела черепная коробка.
Видимо, он потерял сознание, впрочем, ненадолго. Боль поначалу спала, только мутило, дрожащая пелена стояла перед глазами. Михаил приподнялся, опираясь на руки. В ушах пронзительно гудело – словно шел на посадку бомбардировщик. Камнепад прекратился, но пылевая завеса еще висела. Скоро она стала «дырчатой» – рассеивалась.
Окружающая местность заметно изменилась. Склон приобрел другую форму, стал каким-то вогнутым. Массивная скала теперь находилась на краю обрыва – хотя еще недавно стояла в глубине.
«Преобразуем природу», – подумал Михаил.
В голове взорвалась мина, он застонал, сел, схватился за виски. У подножия, там, где лежало мертвое тело, теперь возвышалась груда камней. Останки Васильченко оказались безнадежно завалены. Трудно представить, какая техника сюда подойдет, чтобы разобрать завал…
– Эй, все живые? – прохрипел майор.
Слева что-то зашевелилось, покатился камень. Показалось черное, как сажа, лицо, заморгали глаза.
– Живая, Любовь Викторовна?
– Владимировна… – девушка пыталась привстать, ноги не распрямлялись. Она потерла отбитое плечо, скривилась от боли. – Послушайте, что это было? На мне места живого нет…
По курсу за камнями появилось еще одно туловище. Хромал Довгарь, с каким-то священным ужасом таращился на каменную гору, которая с успехом могла бы похоронить целый танк.
– Субботин жив? – крикнул Кольцов. – Денис Валерьевич, вы как?
– В порядке… – голос доносился непонятно откуда. – Хотя не знаю, еще не вставал… Где эта сволочь Троицкий? – простонал Субботин. – Если выжил, клянусь, лично его прибью…
Артем Троицкий оказался жив. Когда потрепанная группа туристов, покачиваясь от усталости, сделала крюк и вышла к лагерю, виновник несчастья с покаянным видом мялся у палатки и был готов провалиться сквозь землю.
– Да ладно вам, – пробормотал он, опуская глаза. – Все ведь живы, а Дмитрию Карповичу уже безразлично…
– Ты что натворил, сволочь? – зашипел Субботин, делая страшное лицо. – Не мог сообразить, чем это кончится?
– Откуда я знал? – взвизгнул молодой человек. – Вы сами, Денис Валерьевич, на этот камень опирались – вам, значит, можно? Ну, простите, – взмолился Артем. – Каюсь, не хотел, не повторится. Сам, между прочим, еле ноги унес…
– Да бог с ним, – отмахнулся Довгарь. – Любой мог оказаться на его месте… особенно если в голове пустота.
Кольцов заскрежетал зубами, отвернулся. Разговаривать не хотелось. Состояние было ужасным. Мутило со страшной силой, в голове периодически что-то рвалось. Охватила предательская слабость, рассеивалось внимание. Не было смысла выхватывать пистолет и укладывать выживших лицом в землю. Он мог выявить преступника, но что дальше? В таком состоянии он не сможет никого контролировать. Все усилия уходили на то, чтобы как-то держаться, сохранять ясность в голове.
На его счастье, остальные были не лучше. Все находились в шоке. Смерть товарища, обвал, от которого еле унесли ноги. Ныли свежие шишки и ссадины. У Любы болело плечо. Довгарь растянул сухожилие на ноге, хромал и выл от боли. Субботин жаловался на отбитые внутренности, ощупывал живот, кашлял кровью. Люба достала из рюкзака медицинский пакет, раздала нуждающимся обезболивающие таблетки, извлекла бинты, зеленку.
Минут пятнадцать зализывали раны, приходили в чувство.
Михаил проглотил две таблетки анальгетика, закурил. Табачный дым, проходя через легкие, успокаивал, способствовал пробуждению головы. Заворошились мысли, глаза кое-что стали подмечать.
«А ведь ты здесь, приятель, – думал он, – среди нас, и планы твои не изменились. Возвращаться в город ты не намерен, поэтому будешь всячески возражать. В худшем случае пройдешь немного вместе со всеми, потом слиняешь. Или ночью сбежишь. За водопадом
