— Кот твоей дочери был мертв?
— Мне казалось, что да.
— Ты должен был сразу понять. Ты же врач.
— Вас послушать, так «Ты должен был сразу понять, ты же Господь Бог». Я не Господь Бог. Было темно…
— Да, было темно, и его голова крутилась на шее, словно на подшипнике, а когда ты его поднимал, он примерз, и пришлось его отдирать от травы, Луис… звук был такой, как будто от бумаги отодрали липкую ленту. С живыми так не бывает. Когда ты живой, иней под тобой тает.
В соседней комнате часы пробили половину одиннадцатого.
— И что сказал ваш отец, когда вернулся домой и увидел пса? — спросил Луис.
— Я был во дворе, кидал камешки в лужу, вроде как ждал его. Я себя чувствовал виноватым, как и всегда, когда делал что-то не то и боялся, что мне влетит. Он вернулся около восьми вечера, в этой своей рабочей робе и кепке… ты когда-нибудь видел такие?
Луис кивнул и прикрыл рот рукой, чтобы спрятать зевок.
— Да, уже поздно, — проговорил Джад. — Пора закругляться.
— И вовсе не поздно, — ответил Луис. — Просто я выпил больше обычного. Продолжайте, Джад. Не спешите. Мне интересно послушать.
— Отец носил с собой обеды в жестянке из-под топленого жира — вроде ведерка с ручкой. И вот он входит во двор, размахивая этой пустой жестянкой и что-то насвистывая себе под нос. Уже вечерело, но он увидел меня в сумерках и сказал: «Привет, Джадкинс! — Он так меня называл. — А где твоя…»
Договорить он не успел. Из темноты вышел Спот, именно вышел, не примчался на всех парах, не стал радостно наскакивать на отца, а просто вышел, виляя хвостом, и отец выронил свою жестянку и попятился. Не знаю, может быть, он развернулся бы и побежал, но он пятился, пятился, ударился спиной о забор и замер на месте, глядя на пса. А когда Спот все-таки прыгнул на него, отец схватил его за передние лапы и просто держал их, как руки барышни, с которой собирался танцевать. Он долго-долго смотрел на пса, потом повернулся ко мне и сказал: «Надо его искупать, Джад. От него пахнет могильной землей». А потом он пошел в дом.
— И что вы сделали? — спросил Луис.
— Вымыл его еще раз. Он опять стоял смирно и не шевелился, пока я его купал. А когда я вернулся в дом, мама уже легла спать, хотя еще не было и девяти. Отец сказал: «Нам надо поговорить, Джадкинс». Я уселся напротив него, и он в первый раз в жизни заговорил со мной как с мужчиной, и от дома через дорогу — теперь это твой дом — шел запах жимолости, а из нашего сада шел запах шиповника. — Джад Крэндалл вздохнул. — Мне всегда хотелось, чтобы отец разговаривал со мной как со взрослым. Я представлял себе, как это будет прекрасно. Но было совсем не прекрасно. Совсем. И наш сегодняшний разговор, Луис… как будто смотришь в зеркало, напротив которого стоит другое, и видишь свои бесконечные отражения в коридоре зеркал. Интересно, сколько раз эту историю передавали от одного человека к другому? История все та же, меняются лишь имена. Совсем как с сексом, да?
— Ваш отец знал о кладбище.
— Да. «Кто тебя туда отвел, Джад?» — спросил он, и я все ему рассказал. Он только кивал, словно чего-то подобного и ожидал. Впрочем, может, и ожидал, хотя потом я узнал, что в то время в Ладлоу еще человек шесть или восемь знали про это место и могли бы показать его мне. Но отец, думается, понимал, что лишь Стэнни Би был настолько безумным, чтобы и вправду туда пойти.
— А вы не спросили его, почему он сам не отвел вас в это место?
— Спросил, — сказал Джад. — Разговор вышел долгим, так что я и об этом спросил. И он ответил, что это нехорошее место, в общем и целом, и что чаще всего от него не бывает добра ни людям, потерявшим своих животных, ни самим животным. Он спросил, нравится ли мне Спот, каким он стал теперь, и знаешь, Луис, мне было очень непросто ответить на этот вопрос… Я говорю тебе о своих переживаниях и чувствах, потому что рано или поздно ты меня спросишь, почему я повел тебя с котом дочери на тот холм, если это плохое место. Понимаешь?
Луис кивнул. Что подумает Элли о Черче, когда вернется? Эта мысль не давала ему покоя весь день, пока они со Стивом Мастертоном играли в ракетбол.
— Может быть, я это сделал по той причине, что детям все-таки надо знать, что иногда смерть — это не самое худшее, — сказал Джад, с трудом подбирая слова. — А твоя Элли не знает, и есть у меня подозрение, что не знает она потому, что об этом не знает твоя жена. Скажи мне, если я не прав, и оставим этот разговор.
Луис открыл рот и тут же закрыл.
Джад продолжил рассказ. Теперь он говорил очень медленно, перебираясь от слова к слову, как вчера они перебирались с кочки на кочку в Духовой топи.
— За столько лет я не раз видел, как это бывает. По-моему, я уже тебе говорил, что Лестер Морган схоронил там своего призового быка. Черного ангуса по кличке Ханратти. Дурацкое имечко для быка, да? Умер от какой-то внутренней язвы, и Лестер оттащил его на холм на санях. Уж не знаю, как он это сделал — как перенес его через валежник, — но ведь говорят же, что если захочешь, то сможешь все. И в этом есть доля правды. По крайней мере когда речь идет о том старом индейском могильнике.
В общем, Ханратти вернулся домой, но спустя две недели Лестер его застрелил. Бык сделался злобным, по-настоящему злобным. Но это был единственный случай, о котором я знаю. Обычно-то звери не злобятся. Просто становятся чуточку туповатыми… чуточку заторможенными… чуточку…
— Чуточку мертвыми?
— Да, — согласился Джад. — Чуточку мертвыми. Как будто они побывали… где-то… вернулись обратно… но не совсем. Впрочем, твоя дочь, Луис, этого не узнает. Что ее кота сбила машина и что он умер, а потом вернулся. Ребенок вряд ли усвоит урок, если не знает, что его чему-то учат. Хотя иногда…
— Иногда все же усвоит, — сказал Луис скорее себе, чем Джаду.
— Да, — согласился Джад. — Иногда — да. Может быть, она что-то поймет о смерти, поймет, что это такое на самом деле. Где кончается боль и начинается добрая память. Это не конец жизни, а конец боли. Но ты ей этого не говори, она поймет все сама. И если она хоть немного похожа на меня, она по-прежнему будет любить своего кота. Он не озлобится, не станет кусаться, ничего в таком духе. Она будет его любить… но кое-что сообразит… и вздохнет с облегчением, когда он умрет.
— Так вот почему вы отвели меня туда, — сказал Луис. Ему стало легче. Он получил объяснение. Пусть совершенно безумное, не укладывающееся в рамки логики и здравого смысла, но хотя бы какое-то объяснение. Значит, теперь можно забыть о том взгляде Джада в лесу — взгляде, исполненном темного, шального веселья. — Ясно, это…
Джад вдруг резко закрыл лицо ладонями. Сначала Луис подумал, что у старика внезапный приступ боли, и встревоженно приподнялся со стула, но потом увидел, как судорожно вздымается его грудь, и понял, что тот пытался удержать слезы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
