Меня чуть ли не насильно поместили в машину — в его машину.
— Я запрещаю тебе с ней видеться, — приказал Соболев, кивнув одновременно с этим водителю. — Твоя сестра может быть опасна.
Он вынудил меня посмотреть ему в лицо.
— Опасна, Яна!
— Чем же?
— Она совсем слетела с катушек, — прищурился Соболев. — Начала колоться, трахаться со всеми подряд.
— А раньше это было по-другому? – не поняла я.
— Раньше она просто была шалавой, теперь она дешевая шалава… Я не знаю, что у неё в голове.
— Я поговорю с ней.
— Нет. – Рявкнул Соболев. — Если ты по своей воле приблизишься к ней ещё хотя бы один раз, я запру тебя в нашем доме под замок. Понятно тебе?
Я молчала, тогда Соболев притянул меня к себе.
— Пообещай мне. – Приказал он. Я покачала головой, понимая, что это ловушка.
Ловушка, в которую я попала до конца жизни. Он может делать всё, что угодно: проводить время с другими женщинами, спать с моей родной сестрой, причинять мне боль — пределов его желаниям не было и не будет, я же…
Я горько усмехнулась.
Мои желания никого волновать не будут. Прикажет он — не видеться с сестрой, и мне придется сделать так, как он захочет, иначе самой же Аньке не поздоровится.
А что потом? Где граница, которую он установит… или эта граница будет постоянно двигаться, превращая мою тюрьму в крохотную, слишком тесную, клетку?
Подняв взгляд, я осмелилась взглянуть в глаза цвета бушующего моря… Боже, как же я любила его раньше! И что теперь осталось от этой любви?
— Яна, — напомнил о своем вопросе, то есть приказе, Соболев. – Это для твоего же блага.
Я покачала головой.
— Кем бы она сейчас, по твоему мнению не стала, Аня прежде всего моя сестра. Понимаешь? – Я горько усмехнулась. — Мы с ней не просто сестры, мы с ней близнецы. Да, одинаковые внешне и совершенно разные внутри, но так было не всегда. Мы всю жизнь прожили в одной комнате, ходили в одну школу, в один детский сад. Да мы даже материнскую утробу делили напополам.
Поняв, что я неосознанно положила руку на живот, я тут же резко убрала ладонь в сторону, надеясь, что не привлекла внимание Соболева к этому жесту.
— А теперь она творит какую-то дичь. Из-за неё пострадала бабушка. – Я смотрела в глаза Соболева, надеясь найти там хоть какое-то понимание. — Я не могу, просто не могу оставить всё как есть. Она обязана услышать неприятные вещи от кого-то из родных.
— Только ты в курсе её истории, — напомнил Соболев. Я кивнула.
— Вот поэтому я не могу дать тебе того обещания, которое ты просишь. – А сейчас выпусти меня, пожалуйста, из машины. Я не могу больше здесь находиться.
Я не ожидала, что Соболев поймёт… надеясь, но уже не очень верила в это: с самого начала наших отношений (даже когда я ещё не знала о его настоящем статусе), Соболев очень прохладно относился к моей сестре. Приняв маму и бабушку, он ещё тогда «выкинул за борт» Аньку, воспринимая её как досадную помеху – и никак больше.
Я не ожидала, что Соболев поймёт и отступится… Однако в этот раз монстр, заставив меня принять его сопровождение до самого дома, услышав мои слова, промолчал, более не настаивая на своём.
Мне как-то не верилось, что Соболев понял. Обыкновенно, ему было наплевать на трудности и желания остальных — особенно, когда это противоречило его собственным планам или желаниям. Но он промолчал.
Оттого целый вечер я пребывала в странном состоянии: с одной стороны, я не могла поверить в то, что монстр отступил; с другой — он всё же промолчал, не настаивая на своём.
И лишь проснувшись посередине ночи от кошмара, я вдруг отчетливо поняла: Соболев промолчал, потому что у него появился какой-то другой план.
Глава 33
Ученые, говорят, давно выяснили, что средний человек со средними способностями может думать о пяти вещах одновременно. Что ж, в таком случае, мои способности были куда ниже средних, ведь всё, о чем я могла думать наследующий день, касались только одного: моей беременности.
Мама, бабушка, даже Анька, которой я, наплевав на предупреждения Соболева, все же оставила сообщение с просьбой перезвонить — все это отошло на второй план, потому что сегодня решалась моя судьба. Точнее, судьба плода, который зародился в моем теле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Плода — да, ещё не ребенка. Полночи – до самого звонка будильника, я лазила по интернету и читала, читала, читала…
Читала тайком на работе, читала во время обеденного перерыва.
И пыталась не думать. Уговорить себя, что приносить ребенка в этой полной несправедливости мир безответственно и даже преступно.
Главное было забыть о мягких байковых пеленочках и белоснежных конвертах на выписку; не думать о детском тельце в перевязочках, о недовольном крике беспомощного малыша, зовущим свою маму.
Я уговаривала себя как могла.
Объясняла себе, неразумной, что эта беременность всё равно не закончится хорошо: как только Соболев узнает об этом, он заставит меня вернуться, и всю оставшуюся жизнь я буду изображать счастливую семью, воя ночью в подушку.
Как долго я так выдержу?
Как долго ребенок будет оставаться в неведении — и что случится с подросшим малышом, когда он узнает всю правду?
Монстру будет всё равно. У него в руках будет железная удавка, которая не позволит мне даже сдохнуть: я не смогу оставить невинного малыша на попечении этого морального урода.
Я уговаривала себя целый день, морально подготавливаясь к приему у гинеколога. А когда оказалась в кабинете, меня прорвало.
Я плакала, выла, рыдала…и, когда доктор окончательно подтвердила диагноз узистки, всё же попросила направление на аборт.
— Аборт? – удивилась Рушана Георгиевна. — Яна, ты же только и мечтала о ребенке.
Она заглянула в мою карту.
— И анализы у тебя просто замечательные… Ты уверена?
— Да… нет… — покосившись на медсестру, я осторожно спросила: — Можно мне сделать это прямо сейчас?
—Сделать что? – не поняла доктор.
— Аборт. — Я по-новой заплакала. — Можно сделать это прямо сейчас, сегодня… чтобы мне не привыкать.
Я завыла, когда поняла, что рука… моя рука неосознанно легла на ещё плоский живот, как будто пытаясь сохранить растущее семечко.
— Успокойся, пожалуйста, — попросила Рушана Георгиевна и принялась что-то искать в папках у себя на столе.
— Ира, ты закончила уже обзвон пациенток?
— Простите, Рушана Георгиевна, — покачала головой медсестра. — Сегодня у нас большой список. До конца я не успела.
Доктор, покосившись на меня, предложила:
— Иди сейчас. Пока Яна успокаивается… — доктор покосилась на часы, висящие над дверью. — Думаю, полчаса у нас есть.
Медсестра покосилась на телефон, стоявший на столе.
— Иди к Садовниковой в кабинет, — правильно поняла затруднения медсестры Рушана Георгиевна. – Она на больничном. И прозвони пока всем неотложным.
Медсестра кивнула, собирая со стола какую-то пачку бумаг.
— Конечно… я буду через стенку.
Как только медсестра ушла, доктор, налив мне воды, присела на угол стола и просто сказала:
— А теперь давай поговорим начистоту.
Сделав большой глоток воды, я кивнула.
— Ты хочешь ребенка, хочешь сохранить беременность.
— Я не могу этого сделать! — всхлипнула я. – Хочу, но не могу.
Доктор кивнула.
— Президент Америки возьмёт заложников…
— Что? – непонимающе уставилась я на доктора.
— Если ты собираешься на аборт только из-за своего мужа, то есть другие варианты, — мягким тоном, как маленькой, объяснила доктор. — Не обязательно убивать ребенка и калечить собственную жизнь только ради того, чтобы избежать насилия в семье.
— Он не отпустит меня, — разревелась я по-новой. — Как только он узнает, что я беременна, мне — конец.
— Есть организации, фонды…
Я замотала головой.
— Рушана Георгиевна, люди его статуса чхать хотели на всякие фонды.
— А если огласка?
— У меня бабушка очень больна. Любая плохая новость для неё может стать последней. – И чтобы наглядней объяснить, я рассказала ей про недавний бабулин приступ.
