Вот честно, мне не показалось: водитель за рулем отчетливо хрюкнул, чем тут же заслужил ледяной нагоняй от моего монстра:
— Игорь, работать надоело?
— Простите, босс, — покаянно ответил водитель.
Я напряглась, испугавшись, что сейчас Соболев поднимет перегородку, отрезав нас от водителя. Но к счастью, он не стал этого делать.
За окном мелькал вечерний город в тусклых вечерних сумерках.
Как выяснилось, я рано расслабилась. Стоило мне только отвлечься на проплывающие мимо пейзажи, как монстр не стерпел — схватил меня за подбородок и вынудил повернуться от окна к нему.
— Янка…
Удивительно, но в его голосе слышался сейчас не приказ, не надменные интонации — мне показалось, что в его зове я слышала сожаления и нотки раскаяния. Но, я уже говорила – моё имя было слишком коротким, чтобы поверить своему слуху.
А потому, я смотрела в темные непроницаемые глаза монстра — и напряженно молчала.
— Яна, пожалуйста…
Он перевёл взгляд на мои губы и тут мне сделалось страшно, потому что взгляд Соболева внезапно стал жадным и почти звериным.
Всхлипнув, я вырвалась из его захвата и быстро отодвинулась к краю сидения – подальше от монстра, который, казалось, уже был готов сорваться с цепи.
Я тряслась как кролик, пока машина поворачивала на шоссе, пока мы ехали, разгоняя надвигающуюся черноту ночи.
—Успокойся.
Соболев, достав из кармана сигареты, приоткрыл окно и начал жадно курить, старательно выдыхая воздух наружу – так, что в салоне сигаретами почти не пахло.
— Прости, — почти безжизненным тоном произнес он через какое-то время. – Прости меня.
А я смотрела сейчас на этого монстра и понимала, что если беременность подтвердится, то я возненавижу Соболева. Буду ненавидеть его до конца жизни – потому что моей жизни уже не будет!
Я горько покачала головой, внезапно осознав, что моя жизнь уже разрушена.
Чем я провинилась перед судьбой? За что меня так наказали? Я всю жизнь старалась быть честным, воспитанным человеком. Я не хамила, не грубила, почти не обманывала (обманывать стала только в последнее время – и то не по своей воле). За что, почему он со мной так обошёлся?
Ведь это уже случилось. Даже если без последствий, даже если не будет ни беременности, ни ребенка — он уже причинил мне такую боль, что моя любовь и вера в него треснула и раскололась на мелкие кусочки. Я уже не чувствовала себя живым человеком – потому что жить надо во имя любви, а во мне не осталось этой самой любви… Ничего не осталось. Теперь я чувствовала какое-то эмоциональное отупение. Как будто вместе с чувствами к Соболеву, во мне умерли и все остальные хорошие эмоции: меня раздражала Анька, ёрничавшая весь вечер; злила мама, которая в упор не видела моей боли. Я задыхалась от боли, представляя себе, что может ответить гинеколог, после того, как я сдам все анализы.
Весь оставшийся путь я молча пялилась в окно — не в то, в которое курил Соболев, а принципиально в противоположное — и пыталась вновь превратиться в куклу. В бездушную пустую куклу.
Я не хочу иметь с тобой ничего общего! Абсолютно ничего!
Указав, где припарковаться, Соболев проводил меня до двери, а затем, сделав уже несколько шагов вниз, вдруг резко повернулся, схватил меня за затылок и, притянув к себе, с силой поцеловал.
— Я. Люблю. Тебя. – Проскрипел он, буравя меня тяжелым взглядом. – Я не могу без тебя.
Я застыла, надеясь, что он догадается выпустить меня из своего захвата.
Но Соболев просто стоял. И молча прожигал взглядом моё лицо, пытаясь безуспешно отыскать там что-то.
— Уйди, — проскрипела я сквозь зубы. – Уйди сейчас же.
— Яна…
— Я видеть тебя не могу, — заорала я, позорно сорвавшись на крик. – Я не могу даже стоять с тобой рядом.
Воспользовавшись тем, что Соболев на мгновение растерялся, я открыла дверь и юркнула в квартиру, быстро закрыв за собой дверь.
И долгие полчаса стояла напротив запертой двери, прислушиваясь к тому, что происходит на лестничной клетке. Только услышав шаги, удаляющиеся по лестнице, я выдохнула и осмелилась покинуть прихожую.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Всю ночь меня знобило – я несколько раз мерила температуру, но градусник каждый раз показывал норму. В голову лезли разные мысли. Я прислушивалась к себе, прислушивалась к своему телу.
А утром, едва продрав глаза, побежала в поликлинику на УЗИ.
Кровь я уже сдала до этого, правда, результатов ещё не знала. Оттого становилось только ещё страшней.
Наверное, даже те, кто ждут хороших вестей, нервничают перед дверьми, способными изменить их жизнь в другую сторону, я же… я чувствовала, что земля постепенно разверзается перед моими ногами. А ещё чувствовала себя жутко одинокой.
Передо мной в очереди была явно беременная женщина, пришедшая на узи вместе с мужем. Её муж нервничал, явно едва сдерживаясь, чтобы не выскочить наружу покурить (он несколько раз с тоской доставал пачку сигарет и клал их обратно в карман), при этом женщина сонно спала на его плече, а сам мужчина, когда забывал бояться, счастливо жмурился.
Я же подглядывала за их тихим семейным счастьем и страшно им завидовала. Мысленно корила себя за это – но ничего не могла поделать.
А затем наступил мой черед.
На негнущихся ногах я зашла в кабинет.
Холодная кушетка, ещё более холодный гель и черно – белый экран монитора.
Доктор –узист деловито водила датчиком по моему животу, вглядываясь в монитор и бормоча себе под нос что-то про яйца. То ли купить забыла, то ли ещё что…
— …плодное яйцо, — услышала я неожиданно громко. – Поздравляю.
Я покосилась на женщину.
— С чем?
Доктор посмотрела на меня сверху вниз, и тогда до меня дошло.
— Беременна? – с придыханием спросила я. Доктор кивнула и назвала примерный срок моей беременности.
Я должна была обрадоваться. Должна была… Я так давно мечтала о ребенке, так хотела малыша! Спала и видела, какой я стану мамой. А вот она эта беременность — пожалуйста, только мне не хочется ни радоваться, ни смеяться… ничего.
Выйдя из кабинета, я подошла к окну – и задумалась, что мне делать дальше.
Ребенок… Значит, ловушка? Соболев не позволит мне растить его ребенка одной, в разводе… Это значит, что я навсегда – навечно прикована к нему.
Чувствуя, что я начинаю рыдать, я попыталась успокоиться… А затем я вдруг поняла, что ненавижу Соболева.
За то, что он сделал со мной.
У меня мог быть крепкий брак, хорошая семья, счастливая беременность с кем-то… с кем-то нормальным. Если бы он тогда в суде не обратил на меня внимания, если бы прошёл мимо, не окликнув на улице, если бы порвал со мной, когда узнал, кем работает моя сестра… Если бы не он, у меня была бы другая – счастливая жизнь. И муж, сидящий со мной в очереди на узи в районной поликлинике. Мы бы вместе выбирали имена для нашего малыша и потихоньку подкупали бы приданое.
Прокусив кулак до крови – что угодно, лишь бы не завыть прилюдно от боли — я вернулась домой, даже не вспомнив на работу.
В тот момент мне было наплевать на то, что случится с моей работой. Мне было плохо… Вместо того, чтобы радоваться новой жизни, зародившейся во мне, я забилась в угол дивана и рыдала до тошноты, до забвения в мыслях, пока не позвонила обеспокоенная начальница.
Пришлось врать, что мне нездоровиться, и от этого становилось ещё горше: я настолько привыкла лгать, что уже без особых проблем дурачила всех вокруг.
И в этом тоже была вина Соболева.
Глава 32
С трудом отработав целый день в архиве, я предупредила Веру Алексеевну, что завтра мне надо будет уйти на полчаса пораньше – у меня талончик к доктору.
Начальница, наверняка полагала, что я отправлюсь к терапевту, и я не стала её разубеждать, надеясь, что Соболеву нет никакого дела до того, что я делаю в поликлинике. Хотя его охранники по-прежнему сопровождали меня двадцать четыре часа в сутки, он старались по возможности не вмешиваться в мою жизнь и даже не показываться мне на глаза.
