раза только мать перестала открыто упорствовать, надеясь, что сын все-таки оставит в покое заумные темы, переключившись на правильную стезю.
Десять лет спустя Иван утверждал, что профессия сама выбрала его, а придирчивое самокопание – утопия. По его мнению личная терапия и хождение к супервизорам являются пустой тратой времени. Учебный анализ подходит для тех, кто изначально плохо соображает в предмете или вовсе профнепригоден. Если нет нужных качеств, то искусственно создать их не получится, сколько не рефлексируй. Будущий психотерапевт должен излечить себя без вмешательства посторонних. Нельзя поменять характер, сгладить острые углы и сделать из многогранной личности киборга, лишенного недостатков и индивидуальности. Нужно развивать положительные качества и нивелировать отрицательные. При должной сноровке и вере в себя влюбленный в дело обязательно продвинется в самосовершенствовании. Оппонентам Иван заявлял предельно категорично, что супервизия создана, чтобы заманивать новичков для самоутверждения престарелых титанов, преследуя сугубо материальные интересы. Познать психотерапию – априори трудно. Многие кандидаты отсеиваются, встретившись с ощутимыми препятствиями, а кто-то застревает на ступенях образовательных курсов. Иван довольствовался выпиской психотерапевтических журналов и получал рассылку психологических обществ, почти не натыкаясь на стоящие статьи.
Вокруг находились как сторонники, так и противники его взглядов. Иван страстно отстаивал свою позицию, бесстрашно вступая в дебаты, приводя отличные аргументы и поражая ораторским мастерством, шутливо называя себя опосредованным последователем великих исторических метров, никогда не лежавших на кушетке.
До тридцатилетнего юбилея Иван был бунтарем и экспериментатором, применяя на себе мощные практики от холотропного дыхания до семейных расстановок. Увлекался Кастанедой и эзотерикой, только побоялся выйти в астрал, хотя теоретически подготовился к путешествиям по тонким мирам. Страх сойти с ума и психиатрическая подкованность спугнули перед вероятностью подхватить психотическое расстройство, а значит, поставить крест на врачебной карьере. В «Клинике неврозов» ходили пугающие легенды, как малохольные доктора лишались рассудка в ординаторской, не справляясь с напряжением, когда стресс благодатно накладывался на подготовленную почву. Иван боялся повторить их участь, ходя по тонкому льду.
Лишь спустя десять лет Иван понял, что психотерапевт не сможет помочь, когда пациент создает условия, чтобы любые усилия разбились о стену непонимания. Либо когда пациент хочет получить спасительную таблетку, напрасно веря, что где-то есть чудесное средство от всех болезней, перечитывая сомнительные ссылки об альтернативных методах лечения, подозревая, что доктора специально скрывают суперпилюлю, набивая цену.
При третьем варианте пациент пытается переложить всю ответственность на психотерапевта, забывая, что он также отвечает за результат как минимум на пятьдесят процентов. Пассивная позиция неминуемо оборачивается ментальным дефолтом.
Пациент призывает: «Анализируете меня!», «Я отвечу на все вопросы!», «Разгадайте меня!», «Слабо?! Ведь я скользкий фрукт, и вам не по зубам!». И как бы ненароком подкидывает сложнейшие загадки, запутывает врача и запутывается сам, а блуждание в лабиринтах разума заходит в тупик. Перед психотерапевтом встает задача отсеять лишнее, сосредоточиться на главном, указать пациенту мишени и обнажить сопротивление, избавить от мешающих установок и прекратить умственную жвачку.
Наконец, многие держатся за проблему как за спасательный круг, отказываясь с ней расставаться. Формально проблема как кость в горе, но уже спаяна с личностью настолько прочно, что попытки отделения от симптома оборачиваются жутким противодействием. В психологии существует, так называемая, «вторичная выгода», когда человек получает привилегии за страдания: близкие жалеют, неудачи оправдываются, можно безнаказанно списывать плохое самочувствие на внешние обстоятельства, отсутствие сил и стремлений. Или можно голословно обвинять родственников, общество, мироустройство, при этом не слезать с печи и сидеть двадцать лет на пятой точке как мифический герой, пока совсем не приспичит.
В оставшихся случаях пациент не сходится с психотерапевтом по конкретным параметрам: неподходящий метод или манера общения, отталкивающая внешность, не совпали ожидания, либо нет должной мотивации. К прежнему психологу доверие было, а новый пока не прошел проверку через сравнение: «как бы сказал уважаемый Сан Саныч…», «…он бы плохого не посоветовал!», «…а как бы поступил доктор N?». Причем активность психотерапевта подвергается критике: «Мы это уже делали!», «Ваши техники бесполезны!», «Учитесь дышать сами, а садиться на пустой стул и разговаривать с тенью – чокнутая идея».
В общении с врачами Иван проявлял значительную открытость, на регулярной основе посещая закрытый психотерапевтический клуб, где обсуждали актуальные научные темы и делились впечатлениями об проведенных клинических случаях. В клубе принято дискутировать без деления на старших и младших, каждый член занимал равное положение, а попасть в число избранных возможно лишь по специальной рекомендации.
Психотерапевтическое общество представляло собой уютный квартирник, где собирались от трех до семи участников. Иван поддерживал деловые отношения с основателем клуба профессором Моисеевым, предлагавшим обсуждать что угодно, лишь бы осмысленно провести мрачный питерский вечер. Внешне Глеб Ваганович выглядел отталкивающе: полный, обрюзгший старик с круглой лысиной на затылке, крашеными черными волосами с выступающей сединой, но его ораторские способности и исчерпывающие знания впечатляли и увлекали.
Клубные собрания создавали сопричастность, повышали идентичность, отгоняли профессиональные сомнения, давали мотивацию и вдохновение творить, а также учили не повторять чужие ошибки. От каждого участника шла своя неуловимая волна, и когда волны объединялись в поток, под кожей бурлило ощущение силы, подобно энергии, возникающей в групповой динамике, только в максимально концентрированной пропорции.
Председатель проводил строгий отбор кандидатов, оставаясь крайне консервативным. Члены клуба просили расширить состав участников. Собираясь в минимальном составе, они будто варились в собственном соку без свежих идей. И когда половина членов нахально уклонялись от дебатов, а другие пребывали в скверном настроении, или пришли лишь затем, чтобы выпить великолепный свежезаваренный кофе или крепкий ирландский виски, что традиционно случалось промозглой осенью и в невыносимо апатичный февраль, возникал резонный вопрос: «зачем мы здесь сегодня собрались?».
Кризис преодолевался обсуждением или замалчивался. Два часа интеллектуального аттракциона не сильно влияют на личностные установки, как бы того не хотелось, а профессор удовлетворял свой маленький социальный запрос, наполнялся ощущением власти и лидерства и хвалил собравшихся за активность.
Если все-таки новички приходили, то, как правило, не задерживались. Кого-то не устраивал формат, кто-то идеологически не соответствовал принципам сообщества, либо не дотягивал статусом, а кто-то откровенно не нравился завсегдатаям клуба. Специально председатель не приводил своих любимчиков, но почему-то всегда сохранялся недостаток женского пола, будто Моисеев недолюбливал женщин-психологов, либо относился к ним слишком претенциозно. Спросить его напрямую про женское общество – значит, самому стать объектом анализа, гипотез и интервенций. Справедливости ради, где взять новеньких, когда городской список обладателей помогающих профессий невелик, психоаналитиков можно пересчитать по пальцам, и заочно все друг друга знают, а если приглашать, кого попало, клуб утратит привилегию элитарности.
Доктор Майкин верил, что заслуженно вошел в круг избранных.
