На следующий вечер качкой смело всю посуду со столов в кают-компании. Стюарды, ни слова не говоря, накрыли столы заново. Чтобы удерживать скатерти, на столы поставили тяжелые графины с водой.
Самолет, следующий из Европы в Бразилию, тоже покачивает, и иногда можно заметить внизу корабль, идущий тем же маршрутом. В ночи он похож на одинокую звездочку, что заблудилась и случайно оказалась ниже линии горизонта. Я оглядываю кабину в поисках названия моего 747-го – оно должно быть написано где-то здесь, на маленькой табличке. Обычно «боинги» называют в честь крупных городов. Я до сих пор помню имя корабля, на котором плыл мой отец – Санта-Елена. Принадлежало это судно гамбургской пароходной компании Hamburg Südamerikanische Dampfschifffahrts-Gesellschaft. Отец, обожавший иностранные языки, наверняка очень обрадовался, прочитав это наименование и обнаружив, что компания сохранила дореформенное написание с тремя «f». В то время он уже изучал португальский и говорил, что гласные в этом языке обожают собираться вместе так же, как согласные в немецком.
Моя мама плыла из Америки в Париж на пароходе «Франция». Какое-то время ему принадлежал титул самого длинного пассажирского лайнера в мире. Его построили на Chantiers de l’Atlantique – на Атлантических верфях. Вот бы и авиастроительные предприятия называли так же изящно! Тогда инженеры могли бы говорить, что работают на Воздушных верфях Сиэтла или на Тулузских небесных верфях. 1956-й стал первым годом в истории человечества, когда число людей, отправившихся из Европы в Америку по воздуху, превысило число тех, кто выбрал корабль. Обратно в США мама летела на самолете. Это был первый полет в ее жизни.
Хоть соблазн и велик, утверждать, что авиация вытеснила мореплавание, все-таки нельзя. Пассажирские суда в наши дни и вправду почти исчезли, и если бы авиация была государством, ее национальный валовой продукт стал бы девятнадцатым по величине на планете. Но количество танкеров и грузовых судов из года в год только увеличивается. Они усердно бороздят воды Мирового океана, раскинувшегося под небом, в котором парят авиалайнеры. Эра мореходства, у которого авиация позаимствовала язык и традиции, отнюдь не близится к концу, корабли всего лишь стали играть более скромную роль в массовой культуре. Именно морские суда – лучшее свидетельство тому, что развитие информационных технологий и глобализация – два отдельных друг от друга и только изредка совпадающих процесса. Обмен товарами происходит не в виртуальной, а в обычной реальности, и подавляющая часть торговых грузоперевозок, объемы которых неуклонно растут, осуществляется по воде, а не по воздуху.
Пилотам лучше других видны успехи мореплавателей. Мы все время пролетаем над переполненными портами. Как бы ни были элегантны наши «боинги», как бы ярко ни горели экраны бортовых компьютеров, какими бы скромными ни казались очертания кораблей под нами – никто не отнимет у морских портов их вневременного очарования. Пролетая поблизости от морских путей, я чувствую дыхание истории – редкая возможность для пилота «боинга». Подо мной расстилается не другой мир, а более древний, классическая версия привычной мне вселенной. Пролетая над верфями Антверпена или Гонконга, я вспоминаю, что я далеко не первый, кто зарабатывает на жизнь, налаживая связи между далекими городами.
Исторически Бостон был портовым городом, да и по сей день считает себя таковым. В Бостонском заливе жизнь и ныне бьет ключом, заставляя вспомнить и Китти-Хок, и мореходное прошлое города. Аэропорт здесь расположен так близко к воде, что прибывающим в Бостон морякам может показаться, будто швартоваться они будут прямо у терминала, а пассажиры подлетающих самолетов могут заподозрить, что им предстоит приводнение. Как-то я летел пассажиром из Шеннона в Бостон. Взлетев, мы направились к морским провинциям Канады, а потом с моря подлетели к Бостону. За шесть часов полета мы видели под собой землю от силы тридцать секунд.
Когда я жил в Бостоне, то ходил на работу пешком через порт, по улице, которая называлась Атлантик-авеню. На крыше нашего здания была маленькая застекленная веранда, куда любой сотрудник мог подняться, чтобы поработать. Мы прозвали ее «Воронье гнездо». Я готовил там презентации или просто проводил в Вороньем гнезде обеденный перерыв, играя в авиасимулятор на ноутбуке.
И вот прошли годы – и я впервые веду самолет к Бостону и вижу мой старый офис. Мы пролетели над городом, развернулись над ведущими на юг хайвеями и приземлились на одной из северо-восточных полос. Перед самым заходом на посадку в окне кабины замелькали, сплетаясь в причудливые узоры, кильватерные струи прогулочных катеров и парусников, и лишь потом мы увидели строгие линии взлетно-посадочных полос.
Теперь я знаю, что на подлете к Бостону его достопочтенный залив заявляется в кабины даже самых современных лайнеров. Рассчитывая минимальную высоту, на которую мы можем опуститься без прямой видимости взлетно-посадочной полосы, мы должны учитывать возможные воздушные препятствия – мачты плавучих средств, что могут находиться поблизости от аэропорта.
Сегодня погода ясная, и мы видим все плавсредства издалека, но все равно пролетаем над ними довольно низко. Когда самолет оказывается прямо над судном и тяжелые очертания 747-го вполне могут напугать людей на палубе, мы, в кабине, теряем корабль из поля зрения. Паруса – это тоже аэродинамические устройства, морские крылья. Кто знает, вдруг их наполнит поток воздуха от нашего снижения, а наш воздушный след в точности повторит линию кильватерной струи? У кораблей и самолетов общий язык – язык дерева и металла. Кто-то в городе сейчас смотрит на залив под правильным углом – и видит крылья самолета на фоне вздымающейся белизны парусов. Символ и гордость Бостона.
Когда я летал в Стамбул и взлетно-посадочные полосы были забиты, диспетчеры посылали нас сделать кружок над Мраморным морем, всегда заполненным кораблями. Они качались на воде, словно ожидая возможности причалить к византийскому берегу или высочайшего посещения императора. В безлунные ночи вода была черна как деготь – темное зеркало, отражающее темное небо, – и различить можно было лишь огоньки морских судов, разбросанные по ней согласно каким-то таинственным законам. Они напоминали ночные цветы или глаза хищников, прячущихся в степи.
После приземления мы шли в гостиницу – огромный темный небоскреб на набережной. Глядя на корабельные огни сквозь затемненные окна высоких этажей, можно было подумать, что они висят в воздухе, обрамляя невидимые врата Босфора. Меж корабельными огоньками появлялись самолетные – описывали в темноте круг и удалялись к аэропорту на европейской стороне залива.
Во многих языках, например в голландском, слово «аэропорт» означает «воздушная гавань». На английском не сразу и заметишь, что, плавая по воздуху, мы тоже заходим в «порты». Поэтому нас и не смущает
