под снегопадом.
На двигателях также устанавливают антиобледенительные системы. Предполагается, что в любых условиях, кроме крайней жары и крайнего холода, любые «видимые осадки» – дождь, туман, снег – могут привести к обледенению. На «Боинге-747» система срабатывает автоматически, а на аэробусах мы должны были активировать ее вручную. Мы включали систему, влетая в облако, и выключали, вылетая из него, – таким же привычным движением, каким водитель включает дворники на лобовом стекле, когда начинается дождь, и выключает, заметив, что небо прояснилось.
В прогнозе погоды по Горным штатам США часто можно услышать термины «снеговая линия» и «снеговая граница». Они обозначают высоту, на которой снег превращается в дождь, и особенно хорошо заметны с высоты. Снеговые линии на склонах гор похожи на следы, которые вода оставляет на бортах корабля – природный календарь с отметками, что ползут вниз зимой и поднимаются весной. Иногда я приземляюсь в каком-то городе во время снегопада и тем же вечером или на следующее утро вижу, как преобразилось все вокруг. Я и снег явились в город одновременно. А в равнинных местностях бывает, что летишь сквозь снегопад, а приземляешься под дождем – все оттого, что при посадке пересекаешь снеговую линию, о которой местные метеорологи не упоминают, ведь без гор в воздухе людям она не заметна. Продираясь сквозь холодный осенний ливень, любителям снега вроде меня всегда приятно подумать о том, что совсем рядом бушует метель.
В ночи горы, не покрытые снегом, – лишь куски тьмы во тьме. Но заснеженные вершины заметны даже в свете звезд, а в лунном они сияют, как кучевые облака на солнце, – таинственные конусы, парящие в воздухе, волшебные покрывала, наброшенные на нечто незримое. Горы Афганистана и Пакистана я почти всегда вижу ночью – их заснеженные хребты, словно бока зебры, изрисованы полосами долин и ущелий, где снег не выпал или уже растаял. Стоит мне подумать о Миннесоте, и я представляю, как пересекаю ее зимней ночью, как пролетаю над городами, невозмутимо сияющими на снегу в свете луны и звезд. В этих краях в это время года темноты не бывает.
Сильный снегопад, особенно в темное время суток, сильно ухудшает обзор. Тогда диспетчеры начинают сообщать нам данные о видимости с трансмиссометров, установленных на взлетно-посадочной полосе. Может потребоваться даже автоматическая посадка. В начале снижения мы освещаем снежную бурю проблесковыми маяками – это как фотографировать со вспышкой в темном и переполненном зале ночного клуба. В свете маяков снежинки, несущиеся мимо нас со скоростью сотен миль в час, словно волшебным образом застывают – моментальные снимки интимной снежной жизни.
Потом мы включаем мощные посадочные огни, и эффект вспышки пропадает. В отличие от дождя, который появляется на стекле кабины будто из ниоткуда, летящий на нас снег виден издалека. Именно он дает нам редкую возможность ощутить скорость нашего самолета. Снег – единственный видимый движущийся объект окружающего мира, который пилоты могут наблюдать в непосредственной близости. Рисунок летящих в окно кабины снежинок, по сути, повторяет классический спецэффект научно-фантастических фильмов, когда космический корабль ускоряется и звезды превращаются в сияющие линии.
Пролетая над Канадой, мы иногда видим дороги, проложенные по льду замерзших рек, и смельчаков, которые едут по ним. Пути эти, как правило, прямые и очень радуют взгляд пилота после многочасового созерцания мельтешащего в небе снега. Часто ледяная дорога повторяет направление нашего инверсионного следа – такого же рукотворного и прямого, по крайней мере, пока за него не примется ветер.
Однажды зимой мы с командиром экипажа под обжигающими порывами студеного ветра отправились на набережную Хельсинки. Мы пришли сюда, потому что официант в кафе сказал, что даже в такую морозную ночь паромная переправа работает, а мы никогда не бывали на ледоколах. В почти заполярной темноте мы взошли на паром, отправлявшийся в Свеаборг, огромную островную крепость, охраняющую залив. Над судном и городом стояла тишина. Мы подошли к капитану и представились. Ничуть не удивившись, тот пригласил нас в рубку. Оттуда мы наблюдали, как почти пустой паром прокладывает себе путь в кромешно-черной воде, с легкостью отбрасывая в стороны глыбы льда размером с автомобиль. Это было бы похоже на полет сквозь кучевые облака, если бы не суровый ледяной грохот, напоминавший, что здесь мы имеем дело отнюдь не со скоплением водяных капель. Капитан сказал, что следует по собственному следу, который проложил на более ранних рейсах – так легче. Тропа, которую он пробивал в застывшей воде, была своего рода противоположностью ледяной дороги.
Той же зимой, направляясь в Санкт-Петербург, я пролетал над Финским заливом. С высоты я отлично видел ледокольные трассы – похожие на хельсинкские, но куда серьезнее. Огромные балтийские паромы проложили на ледяной глади залива широкие шоссе. Их плавные изгибы складывались в гигантскую полноразмерную карту паромных маршрутов, очень похожую на схемы линий старых подводных телеграфных кабелей или на те упрощенные изображения воздушных путей, что печатают на последних страницах издаваемых авиакомпаниями журналов.
Вот вам «шокирующий факт» о дуге большого круга: перелеты между Токио и Атлантой, Дубаем и Лос-Анджелесом – волшебными городами, куда никто не берет теплые перчатки, – обычно проходят через Крайний Север. В Южном полушарии дуга большого круга тоже являет свою студеную сущность, но там самолетам куда реже приходится «захватывать» по пути полярные регионы. Как-то в Буэнос-Айресе, между рейсами в Сан-Паулу и из Сан-Паулу, я встретил пилота другого 747-го, направлявшегося в Австралию. Мы оба были лучше знакомы с северной стороной нашей планеты, чем с южной, поэтому поспорили, проходит ли «прямой» путь из жаркого Буэнос-Айреса в жаркий Сидней над Антарктидой. Оказалось, он лишь чуть-чуть до нее не доходит.
Когда на смену осени приходит зима, северная часть Американского и Евразийского континентов, над которыми многие пилоты дальнемагистральных рейсов проводят бо́льшую часть рабочего дня, становится ослепительно-белой. Так, во время обычного рейса «Париж – Лос-Анджелес» пилотам и пассажирам выпадает шанс увидеть холодные земли, на которые им вряд ли доведется ступить. В уютном тепле кабины и салона мы проносимся над равнинами, горами и морями, укутанными той самой белизной, о которой рассуждал Мелвилл в «Моби Дике», – белизной кита-альбиноса, белизной полярных медведей, призраков, легендарного белого коня прерий и «огромных архангельских крыльев» альбатроса, цветом «величественного белого покрова» арктических земель и «призрачной пелены пенного моря», цветом, что «порождает в человеческой душе самые необычайные видения»[14]. Короче говоря, снег слепит пилоту глаза не хуже облаков, без темных очков тут не обойдешься.
Мой отец как-то сказал, что в Бельгии по выговору можно определить, откуда человек родом, с точностью до деревни.
