– Вот этот может хорошо послужить тебе, – сказал Хевидд уверенно, не обращая внимания на недоверчивый взгляд Тарена.
И вновь Тарен подошел к деревянному чурбану и поднял меч. Стараясь сломать этот грубо выкованный клинок, он что было силы рубанул им иссеченную колоду. Клинок зазвенел гулко и протяжно, как колокол. А чурбан раскололся надвое.
– Та-ак, – протянул Хевидд. – Этот меч стоит носить.
Он прихлопнул Тарена обеими руками по плечам и прогремел:
– В этих цыплячьих крылышках появляется настоящая сила! Ты испытал себя так же, как испытывал свой клинок. Оставайся, парень, и я научу тебя всему, что знаю.
Тарен некоторое время молчал, глядя без всякой гордости на выкованный им клинок.
– Ты уже научил меня многому, – наконец сказал он Хевидду, – Я благодарен тебе, хотя и понял, что не обрету то, что надеялся обрести. Не получилось из меня настоящего кузнеца.
– Эй, эй, парень! – вскричал Хевидд. – У тебя есть задатки настоящего мастера. А такое нечасто можно отыскать во всем Прайдене.
– Мне приятно слышать эти слова от тебя, мастер, – ответил Тарен. Но в глубине души я знаю, что это не мое ремесло. Что-то влечет меня дальше. Я должен продолжать искать свою судьбу, как бы мне ни хотелось остаться у тебя.
Кузнец молча покивал.
– Странник, – задумчиво сказал он. – Хорошее прозвище у тебя, парень. Странник. Пусть будет так. Я никогда и никого не принуждаю идти против влечения собственного сердца. Сохрани этот меч в память обо мне и в знак моей дружбы. Он по-настоящему твой, потому что ты выковал его собственными руками.
Тарен грустно усмехнулся, глядя на грубо сделанный клинок.
– Это простое, неблагородное оружие как раз подходит мне, безвестному страннику, – сказал он. – Он был бы не такой неуклюжий, сумей я сделать до него дюжину мечей.
– Дюжину? – фыркнул кузнец, провожая Тарена и Гурджи. – Дюжину? Какая разница, сколько ты выковал мечей? Главное, как тебя выковала кузница! Я же говорю, что кузница – это жизнь! Не отворачивай лицо от опаляющего тебя огня! Не бойся испытаний, и ты отлично справишься с любым молотом и наковальней!
Хевидд Кузнец долго махал им вслед своей закопченной пятерней. Неутомимые путники направили своих коней на север. Они неуклонно продвигались вперед по богатой долине Великой Аврен. Несколько дней пути мимо ухоженных полей, небольших хуторов и живо писных рощиц привели их на окраину большого селения Коммот Гвенит. Тут внезапно хлынул сильный ливень, и они, пришпорив коней, галопом понеслись к первому попавшемуся на глаза убежищу.
Это было, казалось, беспорядочное скопление амбаров, конюшен, курятников. Разномастной и разновеликой толпой они будто бы разбрелись в разные стороны. Но когда Тарен спешился и поспешил к хижине, затесненной среди этого скопища построек, он понял, что все они связаны переплетением узких дорожек и любая из них непременно вывела бы его к двери, которая открылась за мгновение до того, как он постучал.
– Добро пожаловать, – задребезжал слабый голосок, будто веточка в огне треснула.
Гурджи первым нырнул в дверь, спасаясь от потоков дождя. Тарен вошел следом и увидел согбенную старую женщину в сером невзрачном платье, кивком приглашающую их к очагу. Ее длинные распущенные волосы были такими же белыми, как и висевшая у нее на поясе заплетенная косицами шерсть. Тонкие и костистые, словно два веретена, ноги выглядывали из-под подола ее платья. Лицо женщины было покрыто густой сетью морщин, щеки ввалились, но эта старая женщина вовсе не казалась слабой и немощной. Время и жизнь высушили и закалили ее, будто корень векового дерева. Серые небольшие глаза ее оставались яркими и остро поблескивали, будто пара новеньких булавочных головок.
– Я Двивач Ткачиха, – ответила она, когда Тарен вежливо поклонился и назвал себя, – Тарен Странник, говоришь? – повторила она, сочувственно улыбнувшись, – По тебе и в самом деле видно, что ты немало побродил по свету. Бродить тебе приходилось много, мыться выпадало гораздо меньше. Все невзгоды пути я вижу на твоем лице так же ясно, как основу и уток на моем ткацком станке.
– Да, да! – обрадовался Гурджи. – Смотри, нитки и перевитки, мотки и узелки! Их так много, что бедная, слабая голова Гурджи не выдерживает этого круженья и кружевенья!
Теперь и Тарен заметил высокий ткацкий станок, стоящий, как громадная арфа с тысячью струн, в углу хижины. Вокруг него громоздилась гора катушек и ниток всех цветов, с боковых стоек свисали мотки пряжи, шерсти и льна, по стенам хижины были развешаны куски законченной материи, некоторые из которых пестрели яркими красками, другие удивляли замысловатым узором, третьи успокаивали глаз чистотой цвета и простотой рисунка, но были и такие, что вызывали небывалый восторг тонкостью и неуловимым мастерством, словно бы не сотворены они руками, а созданы самой природой. Тарен изумленно оглядывал это бесконечное разнообразие, потом повернулся к ткачихе из Гвенита.
– Твое мастерство превосходит все, что я когда-либо видел и знал, – воскликнул он с восхищением. – Расскажи, как творится такая работа?
– Рассказать? – хихикнула ткачиха, – Мои уста устанут прежде, чем твой слух насытится. Но если ты посмотришь, то увидишь.
С этими словами она проковыляла к станку, взобралась на скамейку перед ним и с удивительным проворством принялась двигать деревянный челнок взад и вперед, непрестанно нажимая ногами на педали внизу и едва взглядывая на работу своих рук. Наконец она остановилась, подняла голову и впилась своими серыми булавочными глазками в Тарена.
– Вот как это делается, Странник, – сказала она, – нитка за ниткой, узелок за узелком, но каждая вещь по– своему.
Восхищению Тарена не было предела.
– Этому я бы с радостью научился, – страстно сказал он. – Искусство кузнеца не стало моим. Может, ремесло ткача мое? Не возьмешься ли ты научить меня?
– Я это сделаю, раз ты просишь, – ответила Двивач, – но предупреждаю: одно дело – восхищаться куском прекрасно сотканной материи и совершенно другое – самому сидеть за станком.
– Благодарю тебя! – воскликнул Тарен. – Я не боюсь работы. У Хевидда Кузнеца я не отшатнулся от пламени горна, не сторонился раскаленного железа, а ткацкий челнок, думаю, будет полегче, чем кузнечный молот.
– Ты так думаешь? – спросила ткачиха с сухим смешком, который прозвучал, как короткий звон оборванной шелковинки. – Ладно, что для начала будешь ткать? – хитро прищурилась она. – Ты называешь себя Тареном Странником? Тарен Оборванник, такое прозвище подошло бы тебе гораздо больше. Не хочешь ли соткать себе новый плащ? Тогда тебе будет, что накинуть на плечи, а я погляжу, каково проворство и мастерство твоих пальцев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
