— Джон! Мне нужно с ней поговорить.
Он кладет руку на дверную ручку и останавливается, тяжело вздохнув.
— Я ценю твое желание извиниться, но она через многое прошла, и я думаю, будет лучше, если ты ...
— Я заботился о ней больше всего на свете. Мне нужно извиниться за то, что я ушел.
Джон оглядывается через плечо.
— Ты сделал для себя очень много хорошего, ты должен гордиться. — С этими словами он шагает внутрь, и сетчатая дверь за ним захлопывается.
Ты, должно быть, издеваешься надо мной!
Разочарование пронзает меня, напрягая мышцы. Низкий рык вырывается из моего горла, когда я смотрю на окно ее комнаты. Когда закрываю глаза, воспоминание о том, как она стояла перед окном и роняла рубашку, кажется таким реальным. То, как она целовала меня, то, как смотрела на меня, как будто я мог быть для нее всем. Как я мог не понять, что она любит меня?
Кипя от злости, бросаюсь обратно к своему грузовику и завожу двигатель, прежде чем выехать на дорогу. Я понятия не имею, где она и был ли у неё кто-то, и мысль о том, что она засыпает с другим мужчиной, чуть не убивает меня. Эти поцелуи, эти легкие прикосновения. Они должны быть моими. Она должна быть моей.
К тому времени, как грузовик въезжает подъездную дорожку бабушки, мои костяшки пальцев болят от того, как сильно я сжимал руль. Ее цыплята клюют что-то в гравии посреди дороги, поэтому давлю на клаксон, и они рассыпаются по двору.
Замечаю бабушку, которая сидела на качелях на крыльце, теперь, прикрывая глаза от солнца рукой, идет к краю крыльца, щурясь на подъездную дорожку. Удивляюсь, почему она не сказала мне, что Ханна переехала. Уверен, она должна знать.
Распахиваю дверцу. Прохладный осенний ветерок обдувает деревья, унося по ветру несколько сухих листьев.
— Ной.
— Когда она переехала, ба?
Она сжимает кулаки и упирается ими в бедра.
— Итак, я вижу, ты был у проповедника?
Поднимаюсь на крыльцо.
— Почему ты мне не сказала?
— Сначала обними меня, мальчик, или я тебе ничего не скажу.
Покачав головой, наклоняюсь и крепко обнимаю ее.
— Даже не сказал мне, что приедешь... — Она хмыкает и качает головой. — Эта твоя новая песня определенно хороша. На днях её играли в конце «Главного госпиталя» (прим. General Hospital (обычно сокращенно GH) — американская дневная мыльная опера. Он занесен в «Книгу рекордов Гиннеса» как самая продолжительная американская мыльная опера).
Моя голова переполнена эмоциями. Я не сказал своему менеджеру, что уехал. Мне нужно вернуться в Нэшвилл, чтобы успеть на самолет. И я ни хрена не добился.
— Как долго ты здесь пробудешь? — спрашивает бабушка.
— Завтра я должен вернуться в турне.
Она выгибает бровь.
— Ты слишком много работаешь. Все эти полеты абсолютно не нужны. — Она плюхается обратно на качели. — Ты останешься на ужин, не так ли?
— Бабуля!
— Что?
— Где она?
Бабушка фыркает и скрещивает руки на груди.
— Она занимается… ох… — Она щелкает пальцами. — Она путешествует и ухаживает за больными. Я слышала, что за это платят неплохие деньги. По-моему, это называется «разъездная медсестра» или что-то в этом роде (прим. travel nurse — работа медсестрой по контракту. Выбираешь штат, куда бы хотел поехать, и агентство ищет варианты работы. Если вариант подходит — составляется контракт, который можно продлить, но не всегда. Тогда едешь в другое место. Плюсы: возможность путешествовать и хорошая оплата. Минусы: обычно travel nurse ставят на месте работы в самые неудобные условия (не лучшие смены, больные и пр.).
Провожу рукой по волосам и хожу взад-вперед по веранде.
— Где? Ты знаешь, где именно? — Отсутствие возможности найти кого-то в эпоху социальных сетей — более чем досадно. Человек должен был действительно попытаться пролететь под радаром, а Ханна старается держаться как можно ниже.
Бабушка пожимает плечами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Откуда мне знать?
Я со стоном откидываю голову назад.
— О боже, это же Рокфорд! Вот как.
— Понятия не имею, я просто знаю, что она уехала. Приехала домой на День Благодарения и снова уехала.
— Черт. — Сажусь на ступеньку и обхватываю голову руками.
— Я прощаю тебя за то, что ты ругаешься на моем крыльце, потому что ты расстроен и все такое. — Она встает и направляется к двери. — Я сейчас вернусь. Принесу тебе кое-что.
Сижу, глядя на другой конец двора. Хочу остаться здесь, не хочу возвращаться в Нэшвилл. Не хочу возвращаться в турне и петь эти песни, теперь зная то, что я знаю. Боже, это будет очень больно. Петли на двери скрипят, и я слышу знакомое шарканье бабушкиных ног позади меня, прежде чем она, кряхтя, садится рядом со мной.
— Ну, — фыркает она. — Похоже, ты, наконец, понял, что облажался, а? — Она пихает мне в грудь старую бутылку виски из своего шкафчика. — Тогда выпей это, мальчик, это единственное, что помогает при таком горе. Выпей и пусть виски споет тебе свою колыбельную.
Я допил остатки виски, напился и вырубился на бабушкином диване.
Я едва успеваю вернуться в Нэшвилл на шоу, в котором должен был выступать.
Вступительный акт только что закончился. Я слышу глухой рев толпы, скандирующей мое имя и хлопающей в ладоши, когда пробираюсь через заднюю часть сцены. Мой менеджер, Дебра, стоит у лестницы, ведущей на сцену, постукивая ногой по полу и глядя на меня.
— Как мило, что ты, наконец, появился.
— Сейчас модно опаздывать.
— Слушай, я занимаюсь кантри, потому что не хотела иметь дело с тем дерьмом, которое вытворяют рок-звезды, так что не начинай это дерьмо.
Качаю головой, пока помощники возятся с моими волосами и рубашкой. Они надевают мне наушник. Кто-то протягивает гитару.
— Я готов.
Она хватает меня за плечи и подталкивает к лестнице.
— Ну что ж, делай свою работу.
Жду, когда меня объявят. Затем жду, пока аплодисменты станут почти невыносимыми, и выхожу на сцену, медленно пробираясь к центру. Все огни направлены на меня, когда я остановился перед микрофоном.
— Добрый вечер, Нэшвилл. Как поживаете в этот прекрасный вечер? — Стадион взрывается аплодисментами. — Я только что вернулся из Алабамы, извините, что немного опоздал. Так, почему бы нам не начать наше шоу?
Перебираю струны, напевая в микрофон. Припеваю первую строчку, закрыв глаза и думая о Ханне, как делал это на каждом концерте. Когда добираюсь до припева, замолкаю, позволив зрителям подпевать. Окидываю взглядом битком набитую арену. Я прошел путь от ничтожества из ниоткуда Алабамы до парня на сцене с распроданными площадками и наградой CMA. Так почему же, черт возьми, я чувствую, что только что потерял все? Конечно, у меня были деньги, хороший дом, слава — у меня было все, но у меня не было ничего, потому что у меня не было ее.
Каждая песня, которую я играю, равносильна тому, чтобы провести лезвием бритвы по коже. Режу, заставляя себя истекать кровью. К концу шоу знаю, что не смогу продолжать это делать, иначе сведу себя с ума.
Эти чертовы письма... должен же быть способ добраться до нее.
39
ХАННА
Смена часовых поясов — это жестко. Я еле волоку ноги на работу. Сегодня пятница, я вернулась неделю назад, и твердо верю, что адаптация к смене часовых поясов длится целую вечность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Из дверей больницы выходит Маргарет и махает мне рукой.
— Доктор Хенли сегодня в хорошем настроении.
— А когда нет?
— Точно подмечено, — говорит она, улыбаясь, когда мы проходим мимо друг друга.
Отчетливый, пронзительный звонок Facebook Messenger доносится из моей сумочки. Я знаю, что это Мэг, она единственная, кто обращался к этой штуке. Останавливаюсь под пальмой прямо у входа в больницу, чтобы вытащить свой телефон. У меня всего пять минут до начала смены, но мне редко удавалось поговорить с ней, потому что Мэг отказывалась признать, что я была в часовом поясе на семнадцать часов раньше ее.
