— Наверно, потому, — ответил Андрей, — что летописи любят тех, кто воюет, завоевывает и убивает. Этих людей, и даже иногда их жертв, они хвалят или порицают, но, по крайней мере, помнят. А тех, кто не убивал и не был убит, не завоевывал и не был завоеван, — тех не замечают и не запоминают… Хотя, если подумать, большинство людей на свете относятся как раз к этим, безвестным и забытым. Впрочем, то, что я рассказал, — не история, а всего лишь семейное предание, легенда…
В темноте стало слышно, как Андрей встал, прошел к почти потухшей печи, и там что-то заскреблось и зашуршало.
— Зажечь лучину? — спросил Филипп.
— Нет-нет, — ответил Андрей. — Хорошо в темноте. Мы не видим друг друга, но знаем, что каждый тут, рядом, и что все мы — вместе.
— Клянусь тарпаном, хорошо сказано! — восхитился Филипп. — И знаете, меня вдруг поразила мысль — ведь это как в жизни: вот когда мы расстанемся — должно быть так же — не видишь друг друга, а чувствуешь, что все вместе! Нет, это очень здорово!
Медведев вынул свой трут, чиркнул кремнем и раздул маленький уголек. Картымазов сунул ему лучину, она затрещала и озарила комнату призрачным светом.
Андрея не было.
На столе лежал большой лист бумаги, крупно и коряво исписанный в темноте угольком из печи.
Медведев поднес его к лучине и прочел вслух:
— "Не люблю прощаний. Посидите еще немного в темноте. Я с вами. Сейчас и всегда. Андрей".
Лучинка погасла.
Все молча уселись на прежние места и, застыв неподвижно, долго вслушивались в мерный, затихающий топот копыт, пока он не растаял окончательно в безветренной и теплой весенней ночи…
Глава вторая
Завтрашний день
Картымазов оказался прав.
Как только князь Андрей уехал, события немедленно стали разворачиваться в нарастающем темпе. Однако подготовка к этим событиям шла, должно быть, раньше, и первые следы ее Медведев обнаружил еще той же ночью, когда они с Картымазовым вернулись от Филиппа и, попрощавшись, расстались на своем берегу Угры. Малыша Василию привел Никола, отсидевший весь день в наблюдателях со стороны монастыря, и рассказал о мелком происшествии, случившемся в конце дня. Какой-то мужик стал переплывать Угру в границах Березок, и Никола тотчас просигналил отцу. Едва пловец успел выйти на берег и одеться (узелок с одеждой он держал над головой), как появился вооруженный до зубов Ивашко и грозно начал допытывать его, кто таков и что здесь делает. Мужичок страшно перепугался и заявил, что живет в Синем Логе, и хотел потихоньку от жены и монастырской проверки навестить куму, живущую в Даниловке. Его отпустили, и Никола проследил с вышки — тот бегом побежал по дороге в Медынь и скрылся в лесу.
— А дальше?
— Что "дальше"? — не понял. Никола.
— Дальше куда он пошел?
— Ну-у, наверно, в Даниловку…
— Вот видишь — "наверно". А надо было, чтоб Гаврилко немедля поехал за ним следом да проследил его не только до самой Даниловки, но и до самого дома, да расспросил бы потом местных, действительно ли живет там женщина, имеющая кума в Синем Логе. Но я уверен, что ни в какую Даниловку он не ходил, а, исчезнув из виду, тут же вернулся кружным путем в Синий Лог и доложил обо всем, тем, кто его послал…
Значит, с минуты на минуту последует очередной шаг.
Что ж, я готов.
На следующее утро, когда Медведев давал своим людям разные советы из арсенала своего богатого военного опыта, Епифаний крикнул с дерева, что от Картымазовки мчится всадник.
Человек Картымазова передал, что его хозяин и срочно прибывший из-за Угры Филипп Бартенев с поклоном просят Медведева немедля приехать по важному делу.
Василий распорядился соблюдать полную боевую готовность, всех неизвестных задерживать, в случае непредвиденных ситуаций сразу посылать за ним, и помчался в Картымазовку.
У крыльца дома, где он впервые разговаривал с Картымазовым, его встретила Василиса Петровна и проводила в горницу.
Картьшазов и Филипп шагнули ему навстречу и оба по очереди молча обняли.
Федор Лукич протянул два листа грубой желтой бумаги, свернутых в трубку, — один большой с печатью на шнурке, другой маленький, простой..
Медведев начал с большого.
Федору Картымазову — Ян Кожух Кроткий
Прослышал я о постигшей тебя беде — пропаже дочери твоей Настасьи. Места у нас тут для жизни недобрые, и много несчастий терпим от подлых всяких разбойников. Я сам в тот же день; когда дочь твоя пропала, пострадал от них: дом мой сожгли и много людей побили.
И вот подумал я: мне-то ничего — за мной стоит славный князь Вельский, что пожаловал мне двор и земли, а за ним — великий король Казимир. А вот каково-то тебе, бедному?! От власти далеко, людей мало, заступиться некому… И решился я протянуть тебе дружескую руку, облегчить горе, уменьшить страдания… Ведь имей ты крепкого заступника, тут бы тебе и помощь и спасение! Вот у меня — как только беда случилась — сразу князь Вельский помог дом лучше прежнего укрепить и людей много новых прислал, так что теперь я не боюсь ничьих набегов. Понимаешь, о чем я, соседушка?! Так вот я и говорю: взял бы ты да и послал грамотку князю нашему Семену Ивановичу Вельскому, что, мол, хочешь отойти под его защиту со всей землей своей из-под руки московского князя Ивана Горбатого — от него ведь не дождаться тебе помощи! А наш добрый князь Семен Иванович тут же и помог бы тебе дочку поскорее сыскать, да и отнять у насильников проклятых, покуда, не приведи Бог, греха какого не вышло. Да еще, думаю, землями новыми да людьми бы тебя пожаловал, если попросишь хорошенько…
Уж ты не бойся — он сразу отыщет разбойников и отнимет у них дочку твою! А ежели медлить будешь, то можно и не успеть…
Ну, в общем, ты гляди сам — как оно для тебя лучше…
Подумай дня каких два-три, а то и сразу отпиши с гонцом.
Ну, а ежели до мая седьмого дня не получу от тебя весточки, то уж не пеняй — не моя вина — хотел я по-дружески, по-соседски помочь.
Кланяюсь тебе низко и гонца жду.
Писано в имении Синий Лог мая дня третьего, года 1479-
А писал и печать свою приложил Князя Семена Вельского слуга и дворянин
Ян Кожух Кроткий.
Василий взял меньший лист и прочел несколько строк; написанных ровно и четко:
Дорогой батюшка!
Я жива и здорова. Со мной обращаются хорошо и никакого зла не чинят. Говорят, что к тебе уже послали гонца и через три дня мы увидимся. Ежели понадобится для выкупа, продай все, что ты хотел отдать за мной в приданое — я знаю, что суженому моему дороже всего одна любовь моя, также как мне — его. Больше нам ничего не нужно.
