В каждой конторе каждого здания я произношу одну и ту же короткую речь. Я ищу брата. Его зовут Роуэн Эллери. Примерно вот настолько выше меня. Светлые волосы. Один глаз карий, один — голубой. Наверное, вы бы его запомнили, если бы видели.
Никто его не помнит. Одно и то же, снова и снова.
Пока мы не доходим до фабрики готовых продуктов, и мужчина из первого поколения, с веснушчатой кожей, в сетке для волос и покрытой пятнами рубашке со словом «контролер» на груди, понимает, о ком я говорю. Он разражается гневной тирадой насчет того, что Роуэн — он дает ему отнюдь не лестное прозвище — работал на него, а потом украл грузовик для развоза товара с довольно дорогим запасом консервированных супов внутри. Этот мужчина так зол и говорит с таким жаром, что не обращает внимания на мой следующий вопрос, и мне приходится повторить его несколько раз. В конце концов меня подменяет Габриель. Он кладет руку мужчине на плечо. Благодаря своему мирному и спокойному выражению лица ему удается успокоить контролера. Его голубые глаза смотрят прямо на собеседника, но во взгляде нет никакой агрессии.
— Когда это было?
Мужчина моргает.
— Несколько месяцев назад, — отвечает он. — Я чувствовал, что с этим парнем что-то не так. Вечно бормотал себе под нос, один раз исчез на целый час. Но он быстро развозил товар, поэтому я его и держал.
Я пытаюсь соединить образ своего брата с личностью, которую описывает этот человек. Роуэн всегда был вспыльчивым, а когда ему что-то не нравилось, он мог тихо бормотать, высказывая все, что думает о проблеме и ее решении. В основном бормотание было недобрым, но по крайней мере вразумительным. Он замолкал лишь после того, как я клала руку ему на плечо и мягко с ним заговаривала. Когда к нам в дом вломился Сборщик, брат несколько дней пребывал в ярости. Расхаживал по комнате. Дергался. И когда мне уже стало казаться, что он успокаивается, — разбил окно кулаком. Но я не задумывалась, насколько далеко может зайти гнев Роуэна и не станут ли его тирады бессмысленными, если он будет бормотать их достаточно долго.
Брат всегда был рядом и защищал меня, как в ту ночь, когда Сборщик приставил нож к моему горлу. Но и я всегда была рядом, чтобы его успокаивать. Я единственная могла это сделать.
Свинцовый якорь вины давит мне на грудь. Роуэн исчез из-за того, что я не смогла его поддержать. Я не смогла вернуть его из той тьмы, которая пряталась по краям его разума.
Голосом, который звучит словно за тысячи километров от меня, я спрашиваю:
— А как выглядел тот грузовик?
Мужчина только рад показать нам свои фургоны для развоза товара. Он заканчивает экскурсию по стоянке словами:
— Если вам случится снова увидеть этого парня, передайте ему, что он будет идиотом, если опять сюда заявится.
«Если». Если я когда-нибудь его снова увижу.
По дороге к дому Клэр я тихо ругаюсь… Теперь — я. Бормочу что-то насчет Сборщиков. Насчет месяцев, грузовиков и бессмысленных записок, оставленных в сожженном доме. Насчет времени — снова и снова насчет времени, потому что все сводится именно к этому. Ко времени, впустую потраченному в особняке. Ко времени, оставшемуся до моей смерти.
Наверное, выгляжу я такой же раздраженной, какой себя чувствую, потому что, когда мы возвращаемся, Сайлас глотает нахальную фразочку, явно вертевшуюся у него на языке. На секунду наши взгляды встречаются, и он одаривает меня взглядом, в котором нет отвращения или жалости, а есть только солидарность. Наверное, он понял, что мои поиски оказались бесплодными. Наверное, ему понятно, каково это.
Больше всего хочется уйти наверх, зарыться в гнездышко из одеял и провалиться в глубокий сон без сновидений. Именно так я делала, когда умерли родители. Но какая-то крохотная, рассудительная часть моего сознания заставляет меня двигаться, словно единственное зубчатое колесо в сломанном часовом механизме. Я прохожу на кухню. Я помогаю Клэр мыть посуду. Я довожу до кипения воду, чтобы сварить спагетти. Я вытираю соус, стекающий по подбородкам малышни. Я вытираю пыль с целого зоосада фигурок на каминных и книжных полках. Я отмахиваюсь от Габриеля, когда он снова и снова спрашивает меня, как я.
В течение следующих нескольких дней у меня возникает некий налаженный распорядок дня. Я начинаю нормально спать. Еда по-прежнему кажется безвкусной и застревает в горле, но я ее ем. Несколько раз, заходя в сарай за консервами или набором инструментов, чтобы починить подтекающий кран, я застаю Сайласа, привалившегося к стене и обнимающего очередную девицу.
— Пришла к нам присоединиться? — поддразнил он меня в первый раз, а девушка ударила его кулаком в грудь.
Однако после этого мы научились игнорировать друг друга.
Габриель пользуется популярностью у самых маленьких сирот, потому что умеет играть на рояле несколько мелодий. Раньше я этого не знала. И теперь, в те моменты, когда у меня не слишком много работы, я сажусь рядом и смотрю, как его пальцы двигаются по клавишам. Габриель показывает мне, как можно аккомпанировать мелодии, просто нажимая снова и снова одну и ту же клавишу. Дзынь-дзынь-дзынь. Я сосредотачиваюсь на этой единственной ноте, пока основная мелодия льется по комнате.
Нота не оставляет меня даже после того, как указательный палец снят с клавиши. «Дзынь-дзынь-дзынь» звучит, пока я собираю грязное постельное белье и загружаю его в стиральную машину. «Дзынь-дзынь-дзынь» звучит, пока я поднимаюсь по лестнице, стараясь двигаться неслышно, потому что уже темно и все дети спят. До меня доносятся неровные звуки их дыхания и шипенье воды в душе, где моется Габриель.
Дзынь-дзынь-дзынь… Нота прерывается вместе с моим вдохом. И, не успев сообразить, что происходит, я спотыкаюсь и лечу вперед.
Однако удариться о ступеньку я не успеваю, потому что Сайлас хватает меня за руку. Я вижу его бледную кожу, освещенную луной. Интересно, он когда-нибудь надевает рубашку? Лицо у него в тени, но глаза такие светлые, что мне видно, как они за мной наблюдают. Они скользят по моему лицу, словно что-то решая.
— Спасибо, что поймал меня, — мямлю я.
Я высвобождаю руку из его хватки, и он меня отпускает, но я почему-то словно прирастаю к месту.
— У тебя голова закружилась, да? — шепчет он. — С тобой это происходит каждый день.
— Со мной все в порядке, — шепчу я в ответ.
— Не в порядке, — заявляет он.
Я ничего не отвечаю, прохожу мимо него в спальню. Как мне объяснить, что состояние, которое он считает головокружением, на самом деле подбирающееся ко мне безумие? Оно наползает на меня точно так же, как побеги плюща ползли по стенам моего кирпичного дома (того, который сейчас стал нежилым).
