— Может, получится ее вернуть, — говорю я.
— Я думал об этом, — отвечает он. — Но ей сейчас девятнадцать. А Клэр… для нее было бы невыносимо потерять единственную дочь дважды. И второй раз — навсегда. А потом, я нужен ей здесь.
Он чуть качает головой, и его кудряшки создают у меня в голове перезвон.
— Лучше про нее забыть, — заключает он.
Нет-нет, это неправильно. Никогда ни на кого нельзя махать рукой!
Но тут я вспоминаю о брате, который был настолько поглощен потерей, что поджег наши вещи и уехал — либо искать меня, либо чтобы сбежать от воспоминаний обо мне.
А я последние дни ковыляла по жизни, словно зомби, пытаясь придумать, как мне его найти.
Было бы гораздо легче забыть. Для меня. Для Роуэна. Для Сайласа и Клэр.
Не знаю. Я так запуталась, а колокольчики в голове звенят настолько громко, что мне едва удается выговорить:
— Может, ты и прав. — Хотя я знаю, что он ошибается. Я встаю, цепляясь за перила, и толкаю матрас ногой. — Ты не положишь его на место? Я очень устала.
Сайлас затаскивает матрас в спальню, а когда уходит справляться с какой-то кризисной ситуацией, в которой фигурирует кленовый сироп на рояле, я сама застилаю постель и кладу подушки.
Матрас недостаточно велик, чтобы на нем было удобно двоим, но едва Габриель укладывается на пол, я прошу его забраться ко мне под одеяло.
— Обещаю, что меня на тебя не стошнит, — говорю я.
Он устраивается у меня за спиной, и я закрываю глаза. Старается лежать неподвижно, однако едва заметное шевеление его тела говорит о том, что ему неудобно. Я подвигаюсь, чтобы дать ему больше места. Хотя он и не жалуется.
Говорю:
— Когда мне станет лучше, через день-другой, я собираюсь начать поиски брата. Найти не надеюсь. Таких грузовиков, как тот, что он украл, сотни. Но я себе не прощу, если не попытаюсь. — …Потому что Сайлас был прав: причиняет боль именно незнание. Я с этим жить не смогу. Может, для Грейс уже слишком поздно, но у меня еще есть время найти брата. — Ты не обязан идти со мной. Я пойму. Я уже уволокла тебя в такую даль, и нечестно было бы тащить тебя дальше.
Габриель какое-то время молчит, размышляя. Затем поворачивает голову, его щека касается моего затылка, и мое измученное тело наполняется радостью.
— Из особняка ты меня не волокла, — говорит он. — Я сам захотел уйти.
— Потому что Дженна попросила тебя меня оберегать, — возражаю я.
— Тебе так показалось? — Он наклоняется надо мной, и мне видно его лицо. Спине моментально становится холодно от того, что он отстранился. — Она меня попросила, да. Но я принял решение еще до того.
— Почему? — спрашиваю я.
— Ты меня пленила, — говорит он, снова укладываясь на постель и прижимая меня к себе. — У тебя была такая вера в мир, что мне захотелось увидеть его так, как видишь ты.
Я горько смеюсь.
— И увидев его, ты должен теперь считать меня сумасшедшей.
Он не отвечает, но его рука обнимает меня крепче, и он целует меня в затылок. Вскоре я уже сплю.
20
Ночью, в бреду, мне видится суденышко, на котором мы сбегаем: я чувствую, как оно укачивает меня, погружая в более глубокий сон. В этом новом сне тянутся вдаль длинные полосы раскаленного тротуара. Хрупкие лилии цветут, утомленные и разрумянившиеся, а почву вокруг них пропитал тяжелый запах крови. И отовсюду глазеют девушки: их черные глаза полны облаков, перерезанные глотки ухмыляются запекшейся кровью. Их губы не шевелятся, но я понимаю, что они хотят сказать: «Ты могла быть одной из нас. Не забывай».
Моего брата не видно, но он здесь был. Его присутствие чувствуется вокруг, потное и ароматное. И его засыпает прахом. Он искал среди этих девушек меня, настолько зачерствев от горя, что даже не испытывал по отношению к ним никаких чувств — не замечал, что это девушки. Он понимал только, что они не его, что они — не его единственная сестра. И отправился более мрачными путями, к местным борделям и серым фургонам с включенными двигателями, стараясь обойти континент как можно быстрее, ибо годы бегут, выскальзывая у него из-под ног. А пока Роуэн ищет меня, я ищу его, но ощущаю лишь аромат его присутствия… лишь после того, как он уже скрылся… и лишь когда вижу сны. Ощущает ли он меня?
Порой мне кажется, что мы вот-вот встретимся.
У меня отказывает зрение. Я воспринимаю цвета как размытые пульсирующие шары. Ресницы у меня влажные и тяжелые — веки не поднимаются.
— Я здесь, — говорю я, но губы произносят только непонятные слоги, пьяный лепет. — Я здесь. Обернись и посмотри.
А может, это мне надо повернуться? Только в какую сторону?
Отвечает другой голос:
— Ты меня слышишь? — А потом, уже настоятельнее: — Ты можешь открыть глаза?
Я пытаюсь — и на этот раз мои ресницы уже не такие тяжелые. Цвета колеблются, а потом выстраиваются в четкую картину. Банка из-под варенья, которую наполняет вода, стекающая из трещины в потолке. А потом — пристальный взгляд Габриеля. Его рука приближается и гладит меня по щеке. Лицо у меня влажное от слез.
— Привет! — шепчет он. — С возвращением!
Он выбрал удивительно подходящие слова. Во сне я ушла очень далеко, ушла от него. И снова вернулась с пустыми руками.
— Привет! — говорю я.
Мой голос снова стал моим собственным. Я прочищаю горло, приподнимаюсь на локте и не обращаю внимания на яркие пятна, мелькающие перед глазами.
Издалека слышно, как Клэр шумит внизу на кухне: металл ударяется о металл, фаянс — о фаянс. Сироты тихо переговариваются, с хихиканьем перемещаясь по дому. Чьи-то глаза наблюдают за мной сквозь щелку приоткрытой двери, круглые и любопытные, а потом исчезают. В соседней комнате несколько младших учат алфавит: если они научатся читать рецепты, смогут стать поварами, и тогда их купит какой-нибудь богатый Комендант. А если девочка хорошо выучится и к тому же вырастет красивой, то сможет стать невестой или… смеют ли они мечтать?.. актрисой, как в мыльных операх. Такие возможности их манят. Все, что угодно, лишь бы избежать бессмысленной смерти. Они энергично произносят буквы хором:
— А, Б, В, Г…
Я вспоминаю, как Сесилия через дверь называла мне буквы, спрашивая, как произносится «плацента» и «амниотический».
— Сколько я пробыла в отключке? — спрашиваю я.
— Ты проспала все утро, — говорит Габриель. — Разговаривала во сне.
— Правда?
Я вытираю слезы со щек, но они и сами начали высыхать, как только сон покинул меня.
— Мне показалось, тебе снился кошмар.
Габриель проводит по моему лбу прохладной влажной тряпицей, и у меня невольно вырывается стон облегчения. Холодная вода тонкими струйками течет по вискам, извилистыми ручейками проникает под волосы. Габриель сжимает губы. Кажется, он хотел улыбнуться, но теперь вид у него встревоженный, и я догадываюсь, что у меня снова поднялась температура.
