— Сударыня… — попытался остановить ее г-н де Маранд.
— Я ничего не хочу опускать, сударь, — твердо продолжала Лидия, — иначе вы можете подумать, что я забыла… Один молодой человек решил, что мой отец богат, и стал просить моей руки. Инстинктивное отвращение к этому человеку поначалу заставило отца отвергнуть его предложение. Однако мои уговоры сделали свое дело: молодой человек сказал, что любит меня, и я было подумала, что тоже его люблю…
— Вы только так думали? — уточнил г-н де Маранд.
— Да, сударь, я так думала… Разве в шестнадцать лет можно быть уверенной в своих чувствах? А если еще учесть, что я тогда только что вышла из пансиона и совершенно не знала света… Итак, повторяю: мои уговоры победили сомнения отца, и он в конце концов принял господина де Бедмара. Условились обо всем, даже о моем приданом: триста тысяч франков. Но вдруг распространился слух о том, что мой отец разорен; жених внезапно прекратил визиты и исчез! А некоторое время спустя отец получил от него письмо из Милана; господин де Бедмар писал, что узнал о неприязненном отношении моего отца к будущему зятю, а заставлять любить себя не хотел. Мое приданое было положено в банк и объявлено неприкосновенным. Оно составляло почти половину того, что отец задолжал вашему банкирскому дому. За три дня до того как истек срок платежа, он пришел к вам, предложил триста тысяч франков, а уплату остальной суммы попросил отсрочить. Вы его попросили прежде всего успокоиться и прибавили, что у вас к нему есть дело, ради которого и предложили ему на следующий день встретиться у нас. Все верно?
— Да, сударыня… Однако я против слова «дело».
— Кажется, вы тогда употребили именно его.
— Мне был нужен предлог, чтобы прийти к вам, сударыня: слово «дело» послужило не определением, а лишь предлогом.
— Оставим в стороне это слово: в подобных обстоятельствах слово — ничто, поступок — всё… Вы пришли и сделали отцу неожиданное предложение: жениться на мне, отказаться от приданого и простить отцу шестьсот тысяч, которые тот задолжал вашему дому, а также оставить отцу сто тысяч экю, о которых он говорил вам накануне.
— Я не предложил вашему отцу больше, сударыня, из опасения, что он мне откажет.
— Я знаю, как вы деликатны, сударь… Мой отец был оглушен вашим предложением, но все-таки согласился. Правда, никто не спросил, хочу ли этого я; впрочем, вы знали, что мое согласие тоже ждать себя не заставит.
— О, вы благочестивая и послушная дочь, сударыня!
— Вы помните нашу встречу, сударь? Я с первых же слов хотела вам рассказать о своем прошлом, признаться вам в том…
— … о чем человек деликатный знать не должен и потому никогда не даст своей невесте времени договорить. Я, кстати, тогда сказал: «Думайте обо мне что хотите, мадемуазель; можете считать это с моей стороны либо деловой операцией…»
— Вот видите! Именно так вы и сказали: «деловой»…
— Я банкир, — заметил г-н де Маранд, — и следует отнести это на счет привычки… «Можете считать это с моей стороны, — сказал я тогда, — либо деловой операцией, результаты которой, хоть пока и неизвестные, должны быть выгодными для меня, либо долгом, который я возвращаю от имени своего отца».
— Отлично, сударь! Я прекрасно все помню. Речь шла об услуге, оказанной моим отцом вашему в период Империи или в самом начале Реставрации.
— Да, сударыня… Я еще прибавил, что не считаю вас ничем обязанной и вы свободны от какого-либо чувства ко мне, да и я сам, имея кое-какие обязательства, также остаюсь независимым; какой бы соблазнительной ни создал вас Господь, я никогда не буду предъявлять на вас супружеские права. Я сказал, что вы красивы, молоды, вы созданы для любви и я не считаю себя вправе ограничивать вашу свободу, полагаясь в этом вопросе на ваше знание светских приличий… Я сказал еще тогда, что буду вам снисходительным отцом, но как отец должен всегда быть на страже вашего честного имени — а оно в то же время является и моим, — так и я буду пресекать неподобающие попытки со стороны некоторых мужчин, привлеченных и ослепленных вашей красотой.
— Сударь…
— Увы! Очень скоро я на самом деле получил право назвать себя вашим отцом, потому что полковник внезапно скончался во время путешествия в Италию; мой римский корреспондент сообщил эту печальную весть. Вы очень страдали, узнав об этом; в первые месяцы нашей семейной жизни вы не снимали траура.
— Я носила траур и в сердце, клянусь вам, сударь!
— Могу ли я в этом сомневаться, сударыня? Ведь мне было так трудно если не заставить вас позабыть о вашем горе, то хотя бы добиться того, чтобы ваше отчаяние удерживалось в разумных пределах. Вы были ко мне добры и послушались моего совета; в конце концов вы оставили мрачные одежды или, вернее, мрачные одежды в конце концов покинули вас; вы сбросили с себя траур подобно тому, как в первые весенние дни цветок сбрасывает с себя неприметный зимний наряд. Свежесть, молодой румянец никогда не сходили с ваших щек, однако улыбка надолго сошла с губ… И вот понемногу — о, не упрекайте себя в этом, сударыня: таков закон природы! — к вам вернулась улыбка, хмурое чело ваше просветлело, стесненная вздохами грудь стала глубоко и радостно дышать: вы вернулись к жизни, удовольствиям, кокетству, вы снова стали женщиной — и, думаю, справедливо будет сказать, сударыня, что я был вашим проводником, вашей опорой на этом нелегком пути — гораздо более трудном, чем полагают некоторые, — ведущем от слез к улыбке, от страдания к радости.
— Да, сударь, — подтвердила г-жа де Маранд, схватив супруга за руку. — Позвольте мне пожать вашу верную руку, что поддерживала меня так терпеливо, так милосердно, так по-братски.
— Вы меня благодарите за милость, которую мне же и оказали! Поистине, вы слишком добры.
— Однако, сударь, не угодно ли вам объяснить, куда вы клоните? — спросила г-жа де Маранд, не в шутку взволнованная то ли происходившей сценой, то ли воспоминаниями, навеянными этой сценой.
— Ах, простите, сударыня! Я совсем забыл и о времени, и о том, где нахожусь: должно быть, вы устали.
— Позвольте вам заметить, сударь, что вы никогда не умели угадывать моих намерений.
— Я буду краток, сударыня… Как я говорил, ваше возвращение в свет после почти годового отсутствия произвело настоящую сенсацию. Когда вы оставили свет, вы были хороши собой, а вернулись очаровательной. Ничто так не красит женщину, как успех: вы стали обворожительны.
— Ну вот, мы возвращаемся к комплиментам!..
— Мы возвращаемся к истине, а к ней нужно возвращаться всегда. Теперь, сударыня, разрешите мне продолжать, и я несколькими словами закончу свою мысль.
