Она может только разрушать прошлое. Такая сила сосредоточена не на том, что впереди, а на том, что позади, на том, что ее породило – на ненависти. А ненависть – это проклятие ненавидимым, она ничему не дает жизни.
Взрослеть, переваривая ненависть, как хлеб насущный, значит, что постепенно к каждому контакту с людьми примешивается злая страсть и тяжесть ее спутников – гнева и жестокости.
Мы африканские женщины, и в своей крови мы знаем нежность, с которой наши праматери обнимали друг дружку. Мы ищем именно эту связь. У нас есть истории о Черных женщинах, которые исцеляли раны своих подруг, растили их детей, сражались в их битвах, возделывали их землю, облегчали их вхождение в жизнь и переход в смерть. Мы знаем, что поддержка и связь, о которых все мы тоскуем и так часто мечтаем, возможны. У нас есть всё больше Черной женской литературы, где подробно описываются такие возможности и связи. Но связи между Черными женщинами не возникают автоматически в силу нашего сходства, и возможностей подлинного общения между нами не так легко достичь.
Часто наши слова о взаимной поддержке и связи между Черными женщинами пусты, потому что мы еще не преодолели преграды на пути к этим возможностям и не вполне изучили гнев и страхи, которые мешают нам осознать силу настоящего Черного сестринства. А признать наши мечты – иногда значит признать расстояние между этими мечтами и нашим текущим положением. Когда мы признаем наши мечты, они смогут формировать реалии нашего будущего, если мы усилим их тяжелым трудом и вдумчивым вниманием в настоящем. Мы не можем довольствоваться видимостью связи или пародиями на любовь к себе. Мы не можем продолжать в глубине души избегать друг дружки из страха перед взаимным гневом, не можем и продолжать думать, что уважение – это никогда не смотреть прямо и открыто в глаза другой Черной женщины.
Я не создана для одиночества и жизни без тебя, той, которая понимает[174].
I
Я знаю гнев, залегающий внутри меня, как знаю биение своего сердца и вкус своей слюны. Злиться проще, чем чувствовать боль. Гнев – это то, что у меня отлично получается. Быть в ярости проще, чем тосковать. Проще разгромить себя в тебе, чем выступить против грозного белого мира, признав, что мы достойны стремиться друг к дружке.
Мы Черные женщины, а значит, у нас так много похожего опыта. Почему эта общность не сближает нас, а заставляет бросаться друг на дружку с оружием, отточенным благодаря тому, что мы так хорошо знаем друг дружку?
Гнев, которым я встречаю малейшее несоответствие другой Черной женщины моим сиюминутным нуждам, или желаниям, или представлениям о том, как следует отвечать, – это глубокий и ранящий гнев, выбранный лишь в смысле отчаянного выбора – безрассудности от отчаяния. Этот гнев скрывает мою боль от того, что мы так далеки друг от дружки, хотя именно мы должны были быть вместе, – мою боль – от того, что возможно, я не нужна ей так сильно, как она нужна мне, или она видит меня замутненным взглядом тех, кто меня ненавидит, тем взглядом, который я так хорошо знаю по ее искаженному образу в собственном сознании. Сотри или будь стерта!
Я стою в публичной библиотеке и жду, когда меня заметит Черная библиотекарша, сидящая за столом в нескольких футах от меня. Она будто бы погружена в книгу, красивая, молодая и уверенная в себе. Я поправляю очки и при этом легонько встряхиваю браслетами на случай, если вдруг она меня не заметила, хотя знаю, что это не так. Не меняя позы, она медленно поворачивает голову и поднимает взгляд. Ее глаза встречаются с моими, и в ее взгляде столько внезапной враждебности, что я чувствую себя пригвожденной к стене. За моей спиной в зал входят два посетителя. Тогда она встает и делает шаг ко мне. «Да», – говорит она совершенно без выражения, ее глаза старательно направлены мимо. Я никогда до этого в жизни не видела эту молодую женщину. Я думаю про себя: «Вот так заносчивость», – ощущая растущее в себе напряжение.
Искусство, а не просто дерзость, в лице этой Черной девушки, когда она изысканно бросает на меня косой взгляд. Что заставляет ее взгляд скользить, не пересекаясь с моим? Что она видит, что так сильно ее злит, или выводит из себя, или внушает отвращение? Почему мне хочется разбить ей лицо, когда ее глаза избегают моих? Почему у нее лицо моей сестры? Губы моей дочери с опущенными уголками, готовые поджаться? Глаза взбешенной, отвергнутой любовницы? Почему мне снится, как я баюкаю тебя по ночам? Раскладываю куски твоего тела по мискам, чтобы накормить самых нелюбимых зверей? Не сплю одну ужасную ночь за другой, думая о тебе, не находя ответа? О сестра, где та изобильная темная страна, по которой мы хотели бродить вместе?
Ненависть сказал голос закольцованный в ритме вальса грязно набранный на машинке всё нацелено на то чтобы убить, меня и тебя, меня или тебя. И чей будущий образ мы уничтожили – твое лицо или мое – без одного как мне снова взглянуть на оба – если нет одного из них нет и меня.
А если я доверюсь тебе, какому бледному дракону ты отдашь на съедение нашу коричневую плоть из страха, самосохранения, или на какой братский алтарь всего не знающего любви, всего того чему некуда идти и потому оно становится еще одним лицом ужаса или ненависти?
Глупая тварь бесконечно записывающая внутри себя ядовитые нападки молчания – испорченное мясо – что вообще могло вырасти в этом темном логове и как это дитя обратится из жертвы в лгунью?
Моя родная сестра напротив меня, на другом конце своей гостиной. Она сидит, откинувшись в кресле, пока я говорю серьезно и искренне, пытаясь дотянуться до нее, пытаясь изменить те представления обо мне, которые причиняют ей столько боли. Медленно, тщательно и холодно, чтобы я не пропустила ни единого жестокого слова, она произносит: «Я не хочу разбираться, что ты там пытаешься сказать – мне неинтересно это слушать».
Я так и не смогла справиться с гневом из-за того, что ты не хотела иметь меня ни сестрой, ни союзницей, ни даже развлечением, поинтереснее нашего кота. Ты так и не смогла справиться с гневом из-за того, что я вообще появилась. И что я другая, но недостаточно другая. У одной женщины глаза как у моей сестры, которая
