принятия, веры, свободного места, чтобы задуматься о переменах? Как часто я просила ее переступить через различия, подозрения, недоверие, застарелую боль? Сколько раз я ожидала, что она одна перепрыгнет через отвратительные расселины нашего взаимного выученного презрения, как животное, которое надрессировали зажмуриваться и игнорировать пропасть? Сколько раз забывала я задать этот вопрос?
Разве я не обращаюсь к тебе на единственном языке, который знаю? Обращаешься ли ты ко мне на своем единственном уцелевшем языке? Если я попытаюсь разобрать твой сквозь наши различия, означает/будет ли это означать, что ты услышишь мой?
Возьмемся ли мы исследовать эти вопросы или согласимся на то скрытое одиночество, которым оборачивается выученная терпимость к жизни друг без дружки – к этой тоске по смеху подруги, по темной непринужденности, совместности и разрешению быть самими собой – к той тоске, в которой мы обычно не признаемся, ведь иначе нам пришлось бы признать и потерю, и боль от этой потери, навязчивую, как легкая лихорадка, и такую же изнурительную?
Будем ли мы повторять эти взаимные пытки, это избегание, жестокость, осуждение из-за того, что нам не позволили иметь Черных богинь, Черных героинь; из-за того, что нам не дали видеть наших матерей и самих себя в их/нашем великолепии, пока это великолепие не напитало бы нашу плоть и кровь? Одно из последствий ненависти, без сомнения, в том, что она скрывает и искажает красоту – наш внутренний источник силы.
Я изголодалась по Черным женщинам, которые не отвернутся от меня в гневе и презрении еще до того, как узнают меня или услышат, что я хочу сказать. Я изголодалась по Черным женщинам, которые не отвернутся от меня, даже если они не согласны с тем, что я говорю. В конце концов, мы говорим о разных сочетаниях всё тех же одолженных звуков.
Порой изучение наших различий кажется выходом на битву. С внутренней дрожью я бросаюсь в поле зрения каждой Черной женщины, с которой хочу найти связь, и наступаю, выставив перед собой на вытянутых руках лучшее, что у меня есть, – меня саму. Чувствует ли она это иначе? Когда я переживаю ужас, ожидая предательства, отвержения, приговора осмеянием, – кажется ли ей, что я ее осуждаю?
Большинство моих знакомых Черных женщин считают, что я слишком много плачу или слишком открыто об этом рассказываю. Мне говорили, что из-за слез я выгляжу слишком мягкой, а следовательно, незначительной. Как будто наша мягкость должна быть ценой, которую мы платим за силу, а не просто тем, чем платят легче и чаще всего.
Я борюсь с кошмарными образами внутри себя, вижу их, беру их под контроль, знаю, что они не уничтожили меня раньше и не уничтожат сейчас, если я проговорю их, признаю, что они изранили меня, что моя мать научила меня выживать и одновременно научила бояться собственной Черности. «Не верь белым, потому что они не желают нам добра, и не верь никому, кто темнее тебя, потому что сердца у них такие же Черные, как лица». (И что мне было с этим делать, ведь я была темнее всех?) И сегодня мне всё еще больно записывать это. Сколько таких же посланий сыплется на всех нас, на разные голоса, со всех сторон? И как нам вычистить их из нашего сознания, не взглянув сначала, о чем они нам говорили и какой вред нам нанесли?
IV
Как стать выносливой? Нужно ли для этого учиться жестокости?
Должен ведь быть голос, который говорит, что Черные женщины, конечно, всегда помогали друг другу. И в этом парадокс нашего внутреннего конфликта. У нас есть мощная и древняя традиция близости и взаимной поддержки, и сохраненные в памяти нити этой традиции живут внутри каждой из нас, в противовес гневу и подозрению, порожденным ненавистью к себе.
Когда мир двинулся против меня, неодобрительно нахмурившись, / Землю под ноги мне вернула сестра[183].
Эти строчки в песне всегда вызывали во мне глубокое и мучительное чувство утраты чего-то, что я хотела ощутить и не могла, потому что со мной такого никогда не случалось. У некоторых Черных женщин такое было. Для других из нас ощущение надежного тыла, поддержки от наших сестер – это то, о чем мы мечтаем и ради чего трудимся, зная, что это и возможно, но и очень сложно, учитывая реалии страха и подозрений, лежащие между нами.
Наш гнев, закаленный в горнилах выживания, то скрыт за опущенными веками, то вспыхивает в наших глазах в самые непредсказуемые моменты. Поднимая взгляд между ног у любовницы, поверх тетради посреди лекции, отчего я чуть не теряю нить рассуждения, пробивая чек в супермаркете, заполняя анкету за окошком бюро по трудоустройству, выходя из такси посреди Бродвея под руку с бизнесменом из Лагоса, проскальзывая вперед меня в магазин, когда я открываю дверь, – на долю секунды мы встречаемся взглядами – яростные, резкие, сестры. Моя дочь-малышка, которая постоянно спрашивает: «Мамочка, ты злишься?»
Как Черные женщины, мы слишком часто тратили свой гнев понапрасну, хоронили его, называли чужим, бросали в океан расизма и сексизма, из которого не доносилось ни отзвука в ответ, швыряли друг дружке в лицо и уворачивались от рикошета. Но в основном мы стараемся не выражать его открыто или ограждаем его частоколом жесткой и неприступной вежливости. Гнев кажется недозволенным или неоправданным, и мы храним его в тайне, неназванным и вечным. Мы переполнены гневом на себя и друг на дружку, мы не смеем прикоснуться к нему, боясь, как бы нас не пригвоздили и не выставили напоказ, как бы не назвали тем, чем мы всегда себя ощущали, а иногда и предпочитали быть – одинокими. И, конечно, в жизни каждой из нас достаточно поводов для применения праведного гнева – хватит не на одну жизнь. Мы запросто можем избегать столкновения друг с дружкой. Намного легче изучать наш гнев в (относительно) ясных, эмоционально не нагруженных обстоятельствах. Намного легче выражать наш гнев в отношениях средней глубины, где нет риска по-настоящему раскрыться. И всё же этот вечный голод по знакомой материи, голод по подлинной общности, по сестре, которая поделится.
Тяжело идти наперекор белому пренебрежению и агрессии, гендерной ненависти и нападкам. Не в пример тяжелее встречаться лицом к лицу с отвержением Черных женщин, которые, быть может, видят в моем лице какое-то лицо, которое они не отвергли в собственном зеркале, а в моих глазах очертания фигуры, которая пугает их тем, что может оказаться их собственной. Так часто этот страх подогревается между Черными
