— сидим, как заноза» («Гимн морю и горам», 1976; АР-10-150), «Он меня в нокаут не положит, / И к ковру меня не задавить!» («Честь шахматной короны» /3; 386/), «Он меня не испугает шахом, / Не собьет ни с цели, ни с пути» (там же; АР-9-169).
Если вернуться к сопоставлению «Сказочной истории» и «Аэрофлота», то можно заметить, что в первом случае действует Иван-дурак, а во втором герой-рассказчик говорит о себе: «Считайте меня полным идиотом». Налицо использование маски шута. А кроме того, в обоих произведениях речь идет о выпивке и упоминается одинаковое количество бутылок — семь: «У буфета всё нехитро: / “Пять ‘четверок’, два пол-литра!”» = «Мы пьем седьмую за день…» (во втором случае также фигурирует буфет: «В буфете взяли кожу индюка…»; АР-7-138).
В ранней песне скандал устраивает главный герой (Иван), а в поздней — друг героя-рассказчика, который является его двойником. После этого в обоих случаях появляется милиция: «Одуревшие от рвенья, / Рвались к месту преступленья / Люди плотного сложенья, / Засучивши рукава» = «Уже наряд милиции зовут».
Если в «Сказочной истории» Иван прибыл на банкет из кабака («В [ресто] кабаке старинном “Каме” / Мы сидели с мужиками»; АР-14-150), то в «Аэрофлоте» герой говорит о своем друге: «Друг мой — из ресторана “Савой”, / Он там свой, он там просто герой» (АР-7-138).
Одинаково ведут себя и другие люди: «И толпа всё безобразней — / Вся колышется, гудёт» (АР-14-152) = «Толпа гудёт, дошла до исступленья» (АР-7-110).
Теперь вернемся к сопоставлению медицинской трилогии и «Аэрофлота».
В обеих песнях героя «колят» начальник и врачи под руководством «самого главного» (поэтому герой обращается к нему: «Кричу: “Начальник, не тужи…”» /5; 381/), которые характеризуются при помощи неформальной лексики: «Колите, сукины сыны, / Но дайте протокол!» = «.. Когда начальник мой Е.Б.Изотов / Всегда в больное колет, как игла». И даже начинаются они с одинакового признания: «Я был и слаб, и уязвим, / Дрожал всем существом своим, / Кровоточил своим больным / Истерзанным нутром» /5; 77/ = «И так я склонен к панике и рвотам, / А он еще пугает, обормот» (АР-7-122). Кстати, и в первой песне герой был «склонен к рвотам»'. «Меня рвало, мутило» /5; 387/; и его тоже пугали: «По телу ужас плелся».
Если в «Истории болезни» герой говорит: «Слабею, дергаюсь», — то и в «Аэрофлоте» он применяет к себе этот глагол: «Зря я дергаюсь: Ейск — не Бейрут».
Другое совпадение: «Я услышал: “Вы больны!” / И сразу отпустило, / Мне усмехнулось со стены / Сердечное светило» /5; 401/ = «^ сразу отпустило, полегчало, / Вот радио опять заверещало» /5; 561/. Оба эти мотива обусловлены тем, что герой испытывает страх перед врачами и Аэрофлотом: «Должно быть, в мутной глубине, / Где страх не отпускал…» /5; 399/ = «Но, смутно беспокойство ощущал…» /5; 237/, «Я в страхе ожидаю объявленья» /5; 560/). Такие же эмоции он испытывал в «Таможенном досмотре»: «И смутный страх мне душу занозил» (БС-18-27). Да и всё население страны живет в страхе: «И ужас режет души / Напополам» («Спасите наши души»), «И страх мертвящий заглушаем воем» («А мы живем в мертвящей пустоте…»), «Все в перепуге — от детей до мам» («Аэрофлот»; АР-7-121).
Между тем в «Аэрофлоте» герой испытывает страх еще и перед своим начальником: «Хотя я склонен к панике и рвотам / И шеф еще пугает, обормот…» (АР-7118). А в «Диагнозе» его пугают методы врачей: «Но выстукивают тут — / Я едва живой остался / И, конечно, испугался: / Думал, до смерти забьют» (АР-11-50). Об этом же говорят пациенты Канатчиковой дачи (1977): «Нас всё время и пугают» (АР-8-37). Поэтому: «Им — успех, а нам — испуг» («У нас вчера с позавчера…», 1967).
Таким же «пугливым» лирический герой предстает в наброске «Я загадочный, как марс^^^^^…» (1972) и в посвящении к 60-летию Валентина Плучека «В Москву я вылетаю из Одессы…» (1969): «Я пугливый: чуть что — задрожу» (АР-2-102), «Я прилетел — меня не принимают. / Я даже струсил — думаю: беда!» /2; 311/. А в частушках «Подходи, народ, смелее…» (1974) сказано: «Вот царь-батюшка загнул — / Чуть не до смерти пугнул». Тут же вспоминается сцена в спектакле «Галилей», где ученик спрашивает: «Почему вы тогда сдались инквизиции? Почему вы отдали рукопись? У вас была вторая?». На что Галилей-Высоцкий отвечает: «Нет! Я испугался». Отсюда признание: «Я не люблю себя, когда я трушу» («Я не люблю», 1968).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В песне «Ошибка вышла» герой говорит: «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья». А в «Аэрофлота» читаем: «У справочной транзитные изныли, / Ответ один: обледененье, снег… / В глазах другое: вас бы привязными /Ремнями — и немедленно, и всех!» (С4Т-1-287). В похожем контексте ремень упоминается в песне «Ошибка вышла»: «Кричу: “Начальник, не тужи, / Ведь ты всегда в зените, / Не надо вашей грубой лжи! / Ремень, он вот он — на, держи, / Хватайте и вяжите!”» /5; 381/.
В черновиках песни «Ошибка вышла» (1975 год) лирический герой осознавал возможность ареста: «А вдруг обманут и запрут / Навеки в желтый дом?» /5; 389/. К октябрю того же года относятся воспоминания актрисы Театра на Таганке Виктории Радунской, оказавшейся с Высоцким в одном самолете (театр летел на гастроли в Ростов-на-Дону). Тогда он написал целое стихотворение об этом полете, из которого Радунская запомнила последнюю строку: «Я на час сорок пять арестован»[2779] [2780]. Двумя годами ранее похожая тема разрабатывалась Александром Галичем: «В аэропорте “Шереметьево” / Он — как в Бутырках под замком» («Шел дождь, скрипело мироздание…», 1973), — что вновь напоминает черновик «Аэрофлота»: «В глазах другое: вас бы привязными / Ремнями — и немедленно, и всех!» (С4Т-1-287).
Если в трилогии врачи «спешат, рубаху рвут», то и в «Аэрофлоте» возникнет близкая ситуация: «Я помню: нас копили в накопитель, / Я помню, как на мне порвали китель» /5; 563/, - хотя здесь это произошло «нечаянно». Данный мотив возникает также в «Разговоре в трамвае»: «Вон уже дыра с кулак на кителе» 15 497/. А строка «Я помню: нас копили в накопитель» явно напоминает песню «Мы взлетали, как утки..»(1975), где речь тоже шла о полете: «И в простор набивались мы до тесноты».
И в песне «Ошибка вышла», и в «Аэрофлоте» герой обращает внимание на красивую женщину — медсестру и стюардессу: «Сестра готовила укол, / Красивая сестра!» /5; 383/ = «А дело в том, что нас сопровождала / Красавица в блестящих сапогах» /5; 563/. Однако он не верит уговорам ни врача, ни стюардесс: «А он сказал мне: “Не пыли! / Мы, милый, просто завели / Историю болезни”. / Но не поверил я ему — / И слова не сказал» /5; 381/ = «Разведут стюардессы ля-ля, / Только я им не верю ничуть: / Почему безопасности для / Должен я сам себя пристегнуть?» (АР-7-118, 130).
И врачи, и Аэрофлот обращаются с лирическим героем, как с дураком: «Хотя для них я глуп и прост…» = «Зачем со мною, словно с обалдуем? / Вновь голосок по радио сказал: / “Товарищи, мы вам рекомендуем / Без промедленья ехать на вокзал!”» (АР-7-132); «“Меня, ребята, не дурачь!” — / Я перешел на крик» /5; 389/ = «Мы от его рассказа обалдели, / А здесь на час, нам головы дуря, / Все рейсы переносят за недели / Уже на тридцать третье декабря» (АР-7-106). Поэтому герой знает, что врачи вытащат из него душу, после чего ее «ужмут и прополощут», а Аэрофлот вымотает все нервы: «Бывает, пару дней помаринуют» (АР-7-122)1".
В обеих песнях стоит всеобщий хохот, и возникает сюрреальная ситуация: «Кругом полно веселых лиц <…> Всё разом хохотало. <..> А я — с мозгами набекрень — / Чудно протягивал ремень / Смешливым санитарам» /5; 382/ = «Всё чаще, всё чуднее объявленья, / Хохочут все на грани исступленья, / Хохочут скопом — от детей до мам» (АР-7-138). Различие же состоит в том, что в песне «Ошибка вышла» врачам угрожает лирический герой, а в «Аэрофлоте» — его друг, который, правда, наделяется чертами самого героя (например, «привычностью»: «Я, гражданин начальник врач, / Ко многому привык!» /5; 389/ = «Друг мой новый, привычный летать…»; АР-7-142). При этом в ранней песне герой всячески пытается получить протокол, а в поздней его друг столь же решительно добивается того, чтобы ему показали запасной парашют:
