Единственный в Сибири Томский университет и несколько технических училищ в других городах тоже возникли благодаря Сибирякову. Он основал их на свои средства и во многом из этих же средств финансировал. Как в экономическом, так и в культурном плане Сибирь целиком зависела от России, и вплоть до основания в 1880 году Томского университета каждый молодой сибиряк, желая получить высшее образование, был вынужден ехать за Урал, за многие тысячи верст.
Сибиряков во всех отношениях был большим оригиналом; все время путешествуя, он даже постоянного места жительства не имел. Никто из его знакомых знать не знал, где он находится — на дальнем севере Сибири, изучая судоходность рек, на Дальнем Востоке у границы с Китаем или же на Урале.
Путешествовал он почти без багажа, в сопровождении одного-единственного слуги; одевался как богатый сибирский крестьянин, так что человек, не знакомый с ним, не смог бы отличить его от иных попутчиков. Он был совершенно непритязателен и по мере возможности избегал общения с чиновниками. Разъезжал он всегда инкогнито; если на пароходе его узнавали, он сходил на ближайшей пристани и дожидался следующего парохода, а не то продолжал путь, наняв небольшую лодку. Людей, которые его интересовали или которых он полагал радетелями о Сибири, Сибиряков навещал сам и тогда пылко и увлекательно говорил о своих планах.
Дважды мне довелось видеть, как он неожиданно являлся к Корфу. Первый раз он нагрянул к нам в таежной глуши, когда мы сплавлялись на плоту вниз по Аргуни, и несколько дней оставался нашим спутником. Тогда-то я узнал его как высокообразованного ученого и созидателя сибирской культуры. Когда плот вышел к месту впадения Аргуни в Амур, где генерал-губернатора ждал пароход, Сибиряков так же внезапно, как появился, покинул нас и исчез в тайге.
Второй раз я видел его в Нерчинске, куда нас привела инспекционная поездка. Однажды вечером генерал-губернатору доложили о его приходе, и он пробыл у нас до поздней ночи.
Последний же раз я встретил Сибирякова, уже глубокого старика, в 1919 году на станции Тайга, где мы очутились, спасаясь бегством от красных, и где они нас догнали и взяли в плен. Никто не узнал Сибирякова, однако он узнал меня и открылся мне, а потом исчез, куда — не знаю.
Необходимо сказать, что Сибиряков трудился для своей родины не только в большом, он на деле помогал несчетным людям, которых считал достойными поддержки, и не один молодой сибиряк получил от него средства, чтобы выучиться и стать полезным гражданином, притом зачастую его протеже знать не знал, кто ему помогает. Светлая память этому человеку.
ПЕРЕМЕНЫ В СИБИРСКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ
Что касается нередко противоречивых описаний обстоятельств в сибирских тюрьмах и среди ссыльных, то противоречия эти целиком зависели как от политического настроя в Петербурге, так и от характера и капризов местных властей, а потому часто менялись. После постройки Сибирской железной дороги все в корне изменилось; бесконечные этапные переходы арестантов и вопиющие безобразия в полуразвалившихся централах наконец полностью прекратились. Арестантов перевозили теперь по железной дороге, без долгих задержек. На работах в рудниках каторжников использовали все меньше, а сами работы все больше сворачивались.
В конце прошлого и в начале нынешнего, XX века были построены большие современные тюрьмы строгого режима, где арестанты трудились в мастерских, — например, большая Александровская каторжная тюрьма{50} под Иркутском и тюрьма, построенная еще при мне в Зерентуе, впоследствии значительно расширенная. Рядом с этими тюрьмами строились мастерские и школы для арестантских семей. Бессемейных арестантов нередко посылали на строительство новых участков железной дороги, например Южноуссурийской магистрали от Владивостока до Пограничного. Строительные подрядчики были вынуждены обеспечивать этим рабочим хорошее содержание, чтобы работали они производительно; поэтому арестанты получали дополнительную плату, а значит, могли улучшить свое положение и скопить денег на будущее.
На кабинетских рудниках и золотых приисках производительность арестантского труда была крайне низка, ведь нет способа принудить людей среди вольной природы к работе, которая им совершенно неинтересна. Тюремной администрации тоже не было корысти заставлять арестантов надрываться: ей выплачивали с человека лишь 20 копеек в день, как бы этот человек ни работал. По сравнению со свободным работником каторжник жил лентяем и, отправляясь на поселение, уже полностью отвыкал трудиться. Только арестанты, занятые в мастерских, имели некоторое преимущество: приобретали профессию, что позднее при желании могло помочь им стать на ноги.
В последующие годы, приезжая в Сибирь, я всякий раз находил перемены. Новые города, новые люди, новые интересы, лишь одно оставалось прежним — сибирская природа и дух, присущий подлинным сибирякам.
ЧТО ПРИВЕЛО МЕНЯ К ТУЗЕМНЫМ НАРОДАМ
Еще когда я временно возглавлял администрацию Нерчинского каторжного района, в Читу вместо старого, сильно себя скомпрометировавшего, был назначен новый военный губернатор генерал Хорошхин{51}, из уральских казаков. Как «новая метла», Хорошхин тотчас принялся энергично наводить порядок на своей территории. Человек он был умный и благонамеренный, но казак до мозга костей, иными словами, он стремился все организовать по-военному и неуклонно преследовал эту цель во всех административных сферах. Особенное недовольство вызывало у него то, что инородцы, издревле населявшие подвластные ему территории, сохранили свой давний патриархальный уклад, в каком жили и тогда, когда присоединились к России.
Вступив в должность, Хорошхин вскоре представил барону Корфу проект, реформ, непосредственно касающихся этих народов. Согласно этому проекту, их надлежало лишить самоуправления и превратить в казаков. Земли будут им оставлены, но уже не на основе старинных договоров, а, как во всех казачьих войсках, в обмен на военную службу, каковую они обязуются нести. Как все казаки, каждый в возрасте от 17 до 20 лет должен активно служить в войске, затем на три года возвращаться домой, после чего призываться еще на три года и т. д., вплоть до сорокапятилетнего возраста.
До сих пор туземные народы, собственно говоря, были полностью предоставлены самим себе. Четыре прежних бурятских княжества, именуемые теперь «степными думами», управлялись племенными начальниками, тайшами{52}; власть их никто не контролировал, и у них была своя патриархальная юрисдикция; лишь уголовные преступления подлежали юрисдикции России. Правительство России ежегодно получало от дум определенного размера дань — деньгами или натурой; выплату дани они по собственному усмотрению распределяли между собой как налог. Вообще с российскими административными инстанциями соприкасались только тайши и их выборные заседатели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
